Конь Оли по имени Соловей был гнедой пятилетний жеребец, которого одинокая Оля так любила, что даже красила свои волосы ему под масть, то есть в темно-рыжий цвет, это шло ее карим глазам. Оля ухаживала за ним как за сыном или братом, чистила ежедневно часами, брала домой стирать ногавки, напятники, суконки и ватники, упряжь у Соловья была лучшая, корм отборный – и не дай бог служителям конюшни в отсутствие Ольги не вовремя покормить ее любимца, не убрать навоз или подойти к жеребцу в пьяном виде – она устраивала такой скандал, что сам подполковник Лухов приходил успокаивать ее, обещая, что накажет виновных.
При этом Соловей ничего не боялся – ни машин, ни мотоциклов, ни отблесков света в стеклах и зеркалах, ни малых глупых детей, то есть того, чего обычно боятся лошади (впрочем, все это поддается исправлению). Единственное, чего он не то чтобы боялся, но терпеть не мог, – пьяных. Не выносил запаха перегара, старался отойти подальше, фыркал, вскидывал головой, нервничал.
Ольга пробиралась туда, где какой-то человек выкрикивал какие-то слова (это был Битцев). Но тут на пути Соловья встал коренной житель здешних подвалов, помоек и коллекторов бомж Рахит, здоровущий мужичище, заросший волосами, с бурым лицом, постоянно кашляющий, хрипящий, настолько забывший свое прошлое, что ему казалось, что он где-то тут, в подвале, родился и ничего другого не знал, кроме непонятного больничного заведения (это была психушка), откуда его быстро выпустили. И вот Рахит, с утра уже опохмелившийся, увидел перед собой лошадиную морду, и ему вдруг показалось, что на самом деле он крестьянский сын, оторванный от корней, поэтому он тоскует и пьет, и это его оправдывает. И Рахит закричал:
– Друг моих полей! Деревня моя, три березы! Люблю тебя, мой конь вороной! Доигрался, доплясался, на ментовскую службу попал! Коньмент, что делается! Да лучше на колбасу! Я тебе сладенького сейчас!
Рахит порылся в карманах пиджака, но нашел только пивную пробку. И решил, что сладеньким в таком разе будет для коня поцелуй человека. И потянулся к Соловью, выпятив грязные мокрые губы. Все это произошло так быстро, что Ольга не успела отреагировать, свернуть. Соловей попятился, Ольга потянула поводья, но тут вдруг Соловей дернулся всем телом, круп резко и высоко поднялся, наклоняя Ольгу вперед; она поняла, что Соловей лягнул копытами.
И лягнул не воздух: когда он пятился, пятнадцатилетний подросток Тимка, который в это время прикуривал от зажигалки, подмигнул своим друзьям и сунул зажигалку с огоньком под хвост коня. Вот Соловей и отреагировал и попал копытом в грудь Тимке, тот упал, изо рта пошла кровь. К нему тут же бросились, подняли, стали кричать врача. Подошел человек, работавший врачом, осмотрел, сказал, что надо срочно в больницу. Вызвали скорую, но какая скорая при таких пробках! Ольга, соскочив с коня, хотела взять мальчика, взобраться с ним на лошадь и доскакать до ближайшей больницы – это будет быстрее всего.
Но тут кто-то закричал:
– Убила ребенка и полюбоваться хочешь?
И кто-то ударил Ольгу ногой в бок.
Тут же кто-то ударил еще.
И навалились, молотя руками и ногами.
Конницы-милиционерши поспешили на выручку, оттесняя людей лошадями, отняли Ольгу, всю уже окровавленную, но живую.
– Вот дураки-то! – кричала Настя. – Вы что, дураки совсем? С ума сошли, дураки!
Зазвучала сирена.
Все подумали – наконец-то скорая.
Но это была не скорая, это ехал член правительства Анатолий Девов, которого не было сегодня на заседании по уважительной причине: жена рожала. Это была его вторая жена, молодая. Как рождались два взрослых сына от первой жены, Девов не помнил, ему тогда было вообще не до этого: энергично выстраивал жизнь, но хотелось еще успеть получить молодых удовольствий – выпить в дружеской компании с девушками, покуролесить немного… Он не помнил, как первая жена ходила беременной, что с ней тогда было, долго ли рожала первого и второго, одного через кесарево, а вот какого, он и это забыл. Теперь же, будучи взрослым, он все видел иначе, яснее, подробнее. Он понимал теперь, почему деды и бабки так обожают внуков: совсем другое осознание начинающейся жизни. Быть где-то в другом месте, когда его Люся рождала дочку, он не мог, и вот она родила, все в порядке, все нормально, и он едет, счастливый, и единственное желание: доехать, сообщить всем свою новость и услышать поздравления.
Информацию о каких-то колоннах и шествиях он не принял всерьез. Давным-давно не было в Москве колонн и шествий, которые могли когото обеспокоить, а локальные сходки никого не тревожили, Девов даже не понимал, зачем их разгоняют – ни вреда от них, ни убытка. Хотя, впрочем, как человек государственный, догадывался: во-первых, силы сдерживания и реагирования надо хоть на ком-то тренировать – на всякий непредвиденный случай, во-вторых, государство просто обязано демонстрировать свое умение наводить порядок.
Поэтому Девов надеялся, что особых препятствий на пути к Кремлю не будет, хотя и вызвал еще одну милицейскую машину, кроме положенной ему по статусу. Теперь одна ехала впереди, другая сзади, мигая синими маячками и время от времени коротко взвывая (вполне корректно и не так громко, как об этом любят писать либерастические журналисты).
И все же на Ленинградке ехали очень медленно. И свернуть не получается, да и не положено по регламенту сворачивать – мало ли что там может случиться, в переулках?
Все гуще становилось вокруг людей, какие-то кони появились. И вот машина стала совсем.
– В чем дело? – спросил Девов шофера.
– Не пойму, – ответил тот. – То ли авария, то ли несчастный случай. Народу – не протолкнуться.
– Объехай.
– Негде.
– А милицейские машины что делают?
– Стоят, как и мы. Только у них на крышах пляшут.
– Ладно врать-то.
Девов выглянул и убедился, что шофер не врет: молодые люди и подростки из толпы вскочили на милицейскую машину – человек десять сразу – и усердно прыгали, плюща ее. Милиционеры выскочили, кричали, грозили пистолетами, но стрелять не решались.
Девов обернулся: с машиной сзади происходило то же самое.
– Это что за фигня? – спросил он охранника Петра Стрижака, опытного и смышленого человека.
– Черт ее знает, Анатолий Алексеевич. Как бы на нашу машину тоже не полезли. Правда, нашу крышу только танком промнешь…
– Выйди, посмотри.
– Выйти можно, но я бы сначала обдумал.
– Вот там и обдумаешь! Что мы тут сидим, как в подводной лодке, ничего не понимаем? Объясни им, кто я!
Стрижак пожал плечами, открыл дверцу и вышел. Его тут же попытались схватить, кто-то кинулся под ноги, но Петр прошел две войны и имел особую выучку. Он, не давая себя коснуться, вскочил на багажник машины, вытащил пистолет и сказал громко, но спокойно:
– В машине едет Анатолий Алексеевич Девов. Как раз для того, чтобы разобраться и помочь вам. Вы обязаны его пропустить.
