4. Молодые родители со страшными и немыми лицами, узнав, что происходит, понесли к Кремлю гробик с маленьким сыном, которого, как они не без оснований полагали, врачи угробили в больнице, взявшись лечить от воспаления легких и долечив каким-то образом до заражения крови, отчего мальчик и умер. Они хотели теперь подать непосредственно представителям высшей власти заявление с требованием уголовного наказания виновных.
5. И наконец, группа детей восьми-десяти лет тащила картонную коробку, где лежала их любимица, дворняжка, откликавшаяся на клички Булька, Диана, Юла, Масяня и Мухтар (ей было все равно). Собачники пристрелили ее вчера вечером на глазах у детей, хотели увезти в своей машине-будке, но дети отняли – при поддержке тут же примчавшихся родителей; убийцы еле унесли ноги. Дети намеревались показать собаку президенту и сказать ему, чтобы он запретил расстрел тех животных, которые, хотя и без одного хозяина, но не беспризорные, потому что за ними ухаживают.
Тамара Сергеевна тоже шла к Кремлю, переждав, когда схлынула густая толпа.
Виктор шел рядом.
– Давай помогу, – говорил он.
Тамара отрицательно качнула головой. Она ни с кем не хотела сейчас делить сына.
– Ты даже меня не выслушала, – сказал Виктор. – Мы ни разу с тобой не поговорили после… После всей этой ерунды.
Тамара спросила:
– Что ты называешь ерундой?
– Ну все это. Когда я уходил.
– Почему ерунда? Потому что это пустяк, мелочь? Мне не надо было обращать внимания? Я и не обратила.
– Не пустяк, конечно… Ты уже забыла. Я ведь не просто ушел, если помнишь. Я сказал, что собираюсь уйти.
– Я помню.
– Но я же не сразу убежал, это ты помнишь?
– Да. Ты собрал вещи, объяснил, как будешь помогать сыну. Давай не будем.
– Извини.
Некоторое время они шли молча.
Но Тамара уже не могла не думать об этом. Она вспоминала: когда Виктор объявил о своем уходе, она увидела в его глазах затаенное торжество. Вот, мол, ты думала, что привязала меня навсегда, а я взял да и отвязался! Еще она помнила, что не поверила ему. Да, появилась другая женщина, молодая, красивая – ну и что? А у них целая прожитая жизнь и сын. Тамара знала, как в таких случаях поступают женщины. И плачут, и закатывают истерики, и шантажируют попытками самоубийства, и кивают в сторону детей, и обещают рассказать всему свету правду об уходящем подлеце. Но это варианты для дур. Это только укрепляет мужей в решении уйти. Однако просто сказать: «Что ж, уходи», – нельзя. Он может подумать, что ты спокойна, смирилась, не имеешь ничего против. А это не так. Сказать ему, что он для нее такая часть души, которой если лишиться – все равно что согласиться на ампутацию? Это – правда. Но это запрещенный прием.
И еще бог весть что она тогда передумала, но сказала почему-то:
– Решай как хочешь. Ты умный человек, ты должен знать – любовь проходит. Любовь ко мне прошла – и к ней пройдет. Что останется? Второе разочарование?
Виктор сказал:
– Разница в том, что там, быть может, любовь пройдет. А тут ее и не было.
– То есть?
– То есть, извини за правду, не любил я тебя.
– Зачем же тогда женился? – спросила Тамара, понимая, что задает вечный глупый женский вопрос. Зачем, зачем… Показалось, вот зачем. И ничуть не удивилась, когда Виктор именно так и ответил:
– Показалось… А когда понял, было уже поздно.
– Может, тебе и тут кажется? – ухватилась Тамара.
– Нет. Здесь не кажется, – твердо ответил Виктор.
И странно было бы ждать другого ответа от мужчины, который привык отвечать за свои слова. Нет, не так. Привык считать, что он отвечает за свои слова.
А потом Тамара два года ждала, что он вернется.
Потом перестала ждать.
Потом опять появилась надежда.
Но сейчас мучило другое: почему он не пришел раньше? Почему не вчера, не позавчера? Этого тогда могло не случиться!
Ей очень хотелось все высказать Виктору. Она повернулась к нему – и увидела совсем незнакомое лицо. Всегда в Викторе было видно переживание себя и своих мыслей, а уж потом чего-то другого. А сейчас лицо было отрешенным, словно покинутым своим хозяином. Лицо без выражения. Такое у мертвых бывает.
И Тамаре стало страшно, что Виктор тоже умрет – душой. Для себя умрет, а значит, и для нее.
Она остановилась.
– Что? – спросил Виктор.
– Устала.
– Давай помогу, говорю же.
– Ладно.
Виктор осторожно подхватил сына под шею и под спину, где тяжелее, Тамара, не отрывая рук, передвинула их в сторону. Теперь они шли вдвоем, рядом, соприкасаясь друг с другом и с сыном.
И Тамара наконец заплакала.
Виктор прикусил губу.
Он смотрел на видневшиеся впереди стены и башни Кремля и, по-прежнему не понимая, зачем туда надо идти, был убежден: идти надо.
– Обидно! – сказал Доктор Веб, машинально передвигая пустой листок с места на место. Он не глядел на собравшихся, не хотел, чтобы кто-то своим взглядом сбил его с мысли, вернее – с эмоционального настроя. В последнее время его очень раздражали взгляды многих коллег. Казалось, у них какие-то контактные линзы вставлены, сквозь которые не разглядишь, что человек на самом деле думает. Впрочем, Доктор Веб и сам это умел и даже когда-то этим гордился. Давным-давно, совсем молодым, пришлось ему поучиться в ВПШ, то есть в Высшей партийной школе, были там занятия по ораторскому искусству и, в частности, спецкурс по владению мимикой, не припомнить уже, как это правильно называлось. Было, например, такое занятие: встаешь за кафедру и несешь полную чушь, но при этом сохраняешь полную серьезность. Это снимали на видео. Потом просматривали и дружно смеялись: фальшь неопытных ораторов была слишком очевидной. А вот у Доктора Веба получилось с первого раза. «В настоящий период завершения обновления, который можно с полным основанием считать периодом обновления завершения, мы должны помнить о тех первостепенных задачах, которые стоят перед нами в деле дальнейшего обновления завершения и завершения обновления, которые являются неотъемлемой частью общего процесса по улучшению взаимодействия всех компонентов, участвующих на данном этапе в переходе от обновления к завершению, равно как и от завершения к обновлению», – говорил он со знанием дела, с партийной озабоченностью, с задумчивой мыслью в глазах… Господи, ведь не поверят, если рассказать. Хотя эти – поверят. Они и не такое изучали, не такие тренинги проходили, а уж наполнить смыслом любую бессмысленность каждый из них умеет. Неужели ничего не изменится, пока мы все не уйдем? – горько подумал вдруг Доктор Веб. Или, что гораздо труднее, изменимся сами…
– Обидно! – повторил он. – Именно тогда, когда мы повернулись лицом к людям… Когда ясно дали понять, что ждем демократических инициатив… И они вдруг так себя повели. С чего, почему? Досадно.
