– А я знаю?
В самом деле, если бы Виталий имел цель через час-другой повести женщину в секретную комнату, он прекрасно знал бы, что делать. А тут – любовь. Виталий вдруг понял (даже с каким-то испугом, словно уличил себя в симптомах неизвестной болезни), что ему даже не обязательно эту женщину прямо сегодня иметь. Можно и завтра, и даже послезавтра. Гораздо важнее уловить в ее взгляде, что он ей не противен, что нравится хоть немного, что, быть может, она тоже готова его когда-нибудь полюбить. И всё. И одним этим он будет счастлив.
Татьяна же думала о своем.
Она думала, что ждать возвращения Георгия, оставаясь честной женщиной, – мучительно. Думать: я тут ни с кем ничего, а он там с кем-то что-то – с ума сойдешь. Ибо, открыла Татьяна, тяжело, оказывается, быть хорошей, когда другой человек плох. Как-то даже стыдно. Вот почему, сделала она еще одно открытие, так много на свете плохих людей и так мало хороших, незавидная это участь – быть примером для других. Ты своей хорошестью усложняешь жизнь других, заставляешь их чувствовать себя ущербными. Вот почему, сделала Татьяна уж заодно и третье открытие, мы только делаем вид, что любим положительных людей, на самом деле обожаем гадов. Послушать то же радио – песни сплошь про воров и негодяев. Да и народные были про разбойников, если вспомнить. С гадами веселее, они не напрягают.
Татьяна знала про комнатки в «Золотой кружке». Лидию однажды один из ее приятелей водил туда, ей понравилось.
– Ты хочешь со мной подружиться? – спросила Татьяна.
– Можно так сказать, – согласился Виталий с этой формулировкой.
– Ну, пойдем дружить, – сказала Татьяна.
– Куда?
– А то не знаешь…
Виталий схватился за стакан.
– Не надо больше, – попросила Татьяна. – И учти, мне допоздна нельзя, дети ждут.
22
Вокруг Виктора столпились – он проигрывал уже десятую тысячу.
– Не лезь! – кричал он, пихая локтями. – Ставлю на красное, на пять, двенадцать, восемь!
Шарик затрещал, скача по лункам.
Выпало: черное и цифра двадцать пять.
– Ставлю на черное, пятнадцать, шесть, двадцать один!
Выпало: красное и четырнадцать.
– Ставлю все на зеро! – закричал Виктор, хватая груду оставшихся фишек и сваливая их кучкой на ноль.
Крупье пустил рулетку, кинул шарик.
Тот остановился на цифре пять – и тут же Виктор яростно повернулся к соседке, белокурой даме лет сорока весьма приличного вида. Без церемоний он схватил ее за ворот блузки и закричал:
– Ты что делаешь, гадюка? Ты в последний момент поставила!
23
Виталий обнял Татьяну и прошептал:
– Никогда такого не было.
Она тихо вздохнула и тоже обняла его.
24
Дама взвизгнула, рванулась. На пол посыпались камешки с разорвавшегося ожерелья.
Подбежали служители.
Сергей бросился на выручку, его оттолкнули.
Виктор сбил одного, другого, третьего.
Ему тоже отвесили по лицу. Кто-то сзади вцепился, рвал одежду.
25
Виталий срывал с Татьяны одежду задыхаясь.
– Не торопись, сама я… – прошептала Татьяна, закрывая глаза.
26
Виктор сбросил с плеч вцепившегося, развернулся, чтобы дать ему по роже, но тут самый опытный из охранников применил проверенный способ нейтрализации дебоширов: выхватив из кармана дезодорант, который у него всегда имелся на подобный случай, нажал на колпачок распылителя, пустил струю и поднес к ней зажигалку. Полыхнуло направленное вперед пламя. Это не опасно, если не подносить близко к лицу (что крайне важно, так как обладатели лиц – часто люди очень важные) и держит разбуянившихся на расстоянии.
Виктор отшатнулся, замахал руками – и рухнул.
И закрыл глаза.
27
Татьяна открыла вдруг глаза. И – словно пьяна была и протрезвела – увидела лицо Виталия, который, зажмурившись, склонился над ней, шаря, будто слепой, потерявший что-то, увидела стены в цветочных обоях, потолок с зеркалом, люстру с вентилятором, которая тихо крутила лопастями, не добавляя прохлады, а, наоборот, нагоняя жар.
Что я тут делаю, дура? – подумала она.
И, одним рывком сбросив с себя Виталия, вскочила и стала одеваться.
– Ты чего? Ты чего? – бормотал Виталий. – Это я от волнения. Я сейчас…
– Не надо! Извини, Виталя. Не сердись, если можешь…
28
Виктор не приходил в сознание, его отвезли домой, вызвали врача, тот сказал, что ничего страшного. Возможно сотрясение мозга при падении, но не обязательно. И вообще, это не потеря сознания, а просто глубокий сон.
Виктор спал долго, больше суток.
Ксюша с волнением ждала его пробуждения: надеялась, что теперь, после нового шока, он ее вспомнит. И всколыхнется в нем прежняя любовь, прежнее обожание, будет он опять носить ее на руках, заглядывать в глаза и твердить, что готов ради нее на все. Соскучилась Ксюша по такому отношению и по таким словам.
Но Виктор, очнувшись, не только не вспомнил ее, а вообще не узнал.
И Сергея не узнал.
На окружающее смотрел бессмысленно и тупо.
Молча.
Пригласили снова консилиум; Виктор выслушал вопросы врачей, не отвечая, бросил в них подушкой и отвернулся.
Врачи поставили диагноз, заключавшийся в том, что никакого диагноза поставить нельзя. Похоже на ступор, на внезапное слабоумие, на послешоковую заторможенность. Надо подождать.
Ксюша и Сергей ждали день, другой, третий – положение не менялось. Виктор валялся на постели, безучастно глядя в телевизор, или бродил по комнатам и по двору в халате и тапочках.
– И что теперь? – совещалась Ксюша с братом. – Он еще хуже стал, он теперь совсем как овощ. А деньги, между прочим, тают. А новых нет – и без него не будет.
– Надо его дела в свои руки взять, тогда будут деньги, – жестко сказал Сергей.
– А кто возьмет?
– Мы с тобой. Пусть он генеральную доверенность напишет.
– На что?
– На всё.
Пригласили нотариуса, юриста, оформили бумаги, как полагается. Все движимое и недвижимое, все капиталы, что имелись, все дела, связи и нити – все перешло к Сергею и Ксюше.
Виктор подписал бумаги безропотно, даже, похоже, не поняв, что остался без копейки и без имущества.
Заодно оформили и развод.
Ксюша заплакала.
– Ты чего? – удивился Сергей. – Ты теперь богатая самостоятельная женщина. А его можно на помойку выбросить.
