Она даже выдохнула после этого длинного периода – словно вынырнула из воды. Я же, не успела она закончить, все понял. Нет, не умница Александр Сергеевич. Он просто – хитер. По-деревенски хитер. Он понял, что свалял дурака, и решил, что пока – пока – лучше этого парня держать на глазах. Слишком опасен. Вон и Нина прискакала и первым делом: вопросы о нем. Обмишурился, промаху дал. Впустую проквакала его жаба, не перевесила интереса Нины к страшному человеку. (Хотя ведь, сучий хвост, ведь усмотрел что-то, значит, не без способностей, не без чутья. Я сам с чутьем, но таких способностей не имею. А он в самую середку заглянул. Но – никогда не допрет до конкретного: что хочу убить ее – и почему мне это нужно.)
– Я бы рад сходить погоститься, – сказал я Нине. – Но я неделю никуда не выхожу. И никого не хочу видеть.
– А ваши дела? У вас же…
– К черту дела.
– Слушайте, но это же серьезно. То есть не так серьезно… Астенодепрессивный синдром, обострение или что-то. Я бы вам советовала в клинику лечь. Я серьезно говорю.
– Пошла ты со своей клиникой, дура! – вяло сказал я и бросил трубку.
Были звонки. Не подошел.
Адреса она моего не знает – вот что плохо. Сейчас примчалась бы. Надо при случае сообщить адрес.
Звонки с разными промежутками раздавались в квартире весь день.
Вечером я все же снял трубку.
– Мне, собственно, наплевать, тешьте свою тоску, – сказала Нина. – Я просто подумала: у вас и жрать-то нечего. Мне и на это наплевать, примите как инстинкт женщины, которая не может не думать о голодающем мужчине – хотя он ей совершенно посторонний.
– Не беспокойся, с голоду не помру.
– Идиот какой-то, – сказала Нина. Я чуть не задохнулся от счастья и нежности – впервые. Именно так она сказала: «идиот какой-то». Так о близком говорят, о муже, о женихе, о любовнике, о друге – меня все устраивало. Бог послал мне этого Александра Сергеевича, как он мне все облегчил, как он мне помог! В светлый день 23 февраля поставлю свечку во здравие Александра Сергеевича Петрова, майора в отставке, художника, поэта, барда, замечательного человека!
– Ну хорошо. Я скажу, что жрать нечего. Ты хочешь что-нибудь принести? Это опасно. Я наброшусь на тебя. Ясно?
– Тогда вы симулируете. В таком состоянии не набрасываются.
– У меня особый случай.
– Вы весь – какой-то особый случай. Я вас не понимаю.
Ах, девушка какая хорошая! – даже мыслей своих скрывать не умеет. Тут я подумал, что соврал. Мысленно соврал – фразой этой и интонацией. Потому что фраза и интонации были как о посторонней. Или еще я это называл: объект. А было уже – другое.
И я сказал:
– Слушай, не надо ничего этого. Не особый я случай. Да, я очень хочу тебя, как бы это… употребить. После этого ты мне будешь не нужна. Я никого так не хотел. Ты хороша, стерва. Очень хороша. Я тебя как живую перед собой вижу: и глаза, и волосы, куда руки запускать, и плечи гладкие, хрупкие, и грудь, вот одна, а вот другая, венерины холмы, как поэты говорили, а на холмах – восхолмия, твердые, напрягшиеся, – и ты это чувствуешь, живот твой вижу с впадинкой и золотистое внизу, особенно, когда свет сбоку, и ноги вижу – от сгибов у бедер до округлых коленей, до тонких лодыжек…
– Хватит! – закричала она.
Закричала – когда я уже все сказал о ней.
– Повторяю: употребить тебя хочу, и больше ничего, и мог бы, мог бы, уж поверь, несмотря на происки твоего майора, – но не хочу. Тебя не употреблять, тебя любить надо. Оставайся жива-здорова, выходи замуж за Сережу, уезжай к черту!
Тут я ее просто-напросто обматерил – семиэтажным, которому меня научили мои деловые партнеры с неполным средним образованием, тот же Станислав Морошко. Впрочем, эту науку каждый с детства знает. И все же есть такие коленца! И грубо – и что-то мужское, мужицкое, сильное, отчаянное и разбойное, как сарынь на кичку, есть в таких коленцах!
Она молчала.
Потом – медленно:
– Прав Петров. Ты – страшный человек. Есть которые притворяются, а ты по-настоящему. Ты откровенно страшный. Любуешься этим, что ли? Был у меня один – тот мелко-страшненький оказался. Ну то есть – даже убить может, но с визгами, с истерикой, а ты, наверно, глазом не моргнешь.
– Пошла ты со своим майором, знаешь, куда? Я в жизни никого всерьез не трогал, разве только Сережку твоего, и то сдуру, психанутость какая-то накатила, я надеялся – он меня сделает. Я зимой, старшеклассником еще был, нашел в сугробе нищего безногого – на пустыре, на окраине, два часа нес его на себе до дома, руки отморозил, даже отрезать хотели. Не хвастаюсь, а просто – нечего на меня валить. Я нормальный человек. Если есть что ненормальное – тебя хочу. Не люблю и не мечтаю полюбить, просто хочу. Маньяком стал – но в одном направлении.
– А любить что, не пробовал даже?
– Два раза попробовал, хватит, я ведь рассказывал уже. Слушай, я видеть тебя хочу. Не трону, клянусь, матерью клянусь, богом самим, посидим просто, посмотрю на тебя – и всё. Видеть тебя хочу… Ты где?
– Я здесь, – послышался тихий голос.
И не растерянный ничуть, не задумчивый – потому что женщины в таких ситуациях не растеряются, не задумаются, ими другое что-то движет. Шестое чувство, может, как у майора Петрова.
– Ладно, – сказала она. – Сейчас еще не поздно. Но пока доберусь… Я ведь на той самой окраине, где безногие на пустырях валяются. Три дома, а вокруг степь. А ты наверняка в центре.
– Говори адрес, через двадцать минут я за тобой заеду. Увидишь черный «БМВ», выйдешь. Заходить к тебе не хочу – чтоб маму не тревожить.
– Мудро, – усмехнулась она.
Последующие часа полтора я изображал из себя уже не дельца-умнягу, брезгливо проходящего через дурно пахнущий период первоначального накопления капитала, а барыгу, жлоба, рашен бизнесмен: музыку в машину, какая побухтистее (чтоб вся улица слыхала: я еду!), скорость – чтоб никто ни-ни не обогнал, проскоки с ревом гудка на красный свет под матерки шоферов, плеванье старичков на тротуарах и зависть пацанья, заезд в гараж, открывающийся автоматически с помощью пульта из машины (так же и свет в гараже зажигается), легкими шагами в светлом летнем костюме – с дамой на девятый этаж в загаженном лифте, а в квартире уже чудодейственным образом: цветы, фрукты, шампанское с ананасом, музыка льется из системы хай-фай, кондиционер работает бесшумно, на полах обоих (именно так!) комнат ковры, во второй комнате – постель ширины такой же, как и длины, кресла, в которых утопаешь – и не хочешь выплыть, – и все это специально, все это я знал, для чего, ждал все слов – и дождался.
– Вот, значит, чем ты меня решил охмурить? Скромный делец.
С усмешкой. Но и с некоторой ошарашинкой. Потому что, как ни крутите, а «красивая» жизнь (ее ведь в сатирическом журнале «Крокодил» времен моей юности без кавычек не называли) непривычного человека все ж спервоначала обескураживает, а Нина была девушкой непривычной, сама с мамой жила скромно, я это очень просто по ее одежде видел.
