Да мало ли вообще что бывает. Такую, например, рассказывали историю: выпивающая компания друзей решила подшутить над оказавшимся среди них закодированным и сказала, что в чай ему, чтоб не скучно было сидеть, подлили рому. Об этой шутке друзья теперь вспоминают с неудовольствием: человек, пивший чай без всякого, естественно, рома, тут же закатил глаза, грохнулся оземь – и отдал богу душу. Острая сердечная недостаточность по причине перепуга.
…А сны всё снятся – каждую ночь, уже каждую ночь, и вот уже и днем не отпускает наваждение. Вроде бы совершенно не хочется выпить, но стоит зафиксировать на этом мысль: вот, мол, как здорово, что не хочется выпить, как тут же возникает страх: а вдруг захочется? – и вслед за этим страхом появляется само хотение, а от него еще больший страх, а от большего страха больше и хотение, Непрядвин глотает таблетку элениума, две, три – пока не становится тупым и сонным.
Это временный кризис, говорит он себе, это пройдет.
Но есть и нечто другое, гораздо, может быть, страшнее и серьезнее, по поводу чего давно бы надо объясниться с Маргишем, – вот о чем он размышлял в то утро, точь-в-точь такое же, как год назад, серенькое, унылое, и голова – как с похмелья…
Это другое не так просто выразить словами, хотя элементарно: это все то, что произошло с ним за год. Посмотрите-ка: стал донельзя энергичен в работе, коллектив оценил желание делать все за всех, выбрал его редактором, а Жуевского – прочь. Без сожалений.
Далее: чуть не женился вторично.
Далее: автомобиль вот купил для редакции и тем самым для себя, а год назад и представить не мог, что он у него появится, равнодушен был к престижности данного предмета и к сомнительным его удобствам. Но вот – ездит теперь, руля одной рукой, локоть второй высунув в окно и поглядывая на хорошеньких барышень.
Далее: а далее, что ни возьми, все по-другому стало, словно бы и походка другая, и речь другая, и взгляд иной. И девчонку вот завел, молоденькую простушку, раз в неделю пользуется.
Кажется – ну и что? Выздоровел человек, проснулись силы – началась новая жизнь, как и обещал Маргиш. Но все чаще возникает ощущение, что невидимый этот Маргиш ставит над ним эксперимент – неизвестно зачем, неизвестно какой, неизвестно для чего – и на расстоянии наблюдает за ним.
А возможно, просто напала та самая «русская хандра» (вместо удовольствия от собственных успехов), о которой он в студенческие годы, оригинальничая, писал курсовую работу. Само название с шиком и блеском: «Остеохондроз русской литературы. История болезни». Остеохондроз ловко выводился из согбенного положения русских литературных героев, отчего у них все ноет и ломит: позвоночник души и ума (уж заодно!) искривлен с детства. Медицинский термин, само собой, пришел на ум просто по созвучию, а остальное – подверсталось. Русская же тоска, хандра, толковал Непрядвин, происходит не от чего-то сделанного, не от гнета какого-то греха или злодейства и т. п., а от несделанного, русский герой литературный (а следственно, и жизненный) вечно не желает жить своей жизнью и грезит о чьей-то иной, о какой-то иной. Поэтому он и пьет – не тоску заливает, печаль или грусть, не социальную свою обездоленность, – а для радости представлять себя иным, путешествовать в иной, воображаемой судьбе. Так что «на Руси веселие пити» – недаром сказано. Веселие. Может, этого веселия, этой возможности путешествия – при временном отказе от себя самого – и не хватает ему? Надо разобраться, во всем разобраться. (Вспоминается еще, что руководитель курсовой работы сказал: это самодеятельность, юноша, а не научный труд, это любительщина – почитал книжек и выдал, понимаете ли, эссе! Зачесть вам работу не могу. Времени мало, возьмите что-нибудь простенькое. И библиографии не меньше двадцати названий. У вас с усидчивостью как? Остеохондрозом не страдаете?
Вспоминается в связи с мыслью: он был прав относительно самодеятельности, но профессионализм для русского человека тяжел, он в тягость, он лишает его мечтаний об иной судьбе, которая вот вдруг – и перед очами возникла. Стоит лишь чекушечку…)
И как тогда, похмельным утром год назад, у Непрядвина этим трезвым утром появилось твердое решение. Ехать к Маргишу. Раскодироваться? Посмотрим. Главное – поговорить с ним, в глаза ему глянуть, понять, спросить, узнать, догадаться: что с ним творится и какая в этом роль Маргиша.
Он быстро собрался, наскоро, но довольно основательно позавтракал, взял всю имеющуюся дома наличность и поехал на вокзал, чтобы сесть на первый же поезд, идущий в Москву. В редакцию позвонит с вокзала.
Место нашлось в проходящем поезде «Астрахань – Москва», правда, дорогое, СВ, но скаредничать в такой ситуации не приходится, нетерпение обуяло, взяло за глотку, он позвонил в редакцию, друг и помощник Семен был уже на месте. Объяснять ему ничего не стал: срочно еду в Москву, вернусь через день или через два-три. Семен стал теребить какие-то слова, Непрядвин бросил трубку с досадой.
В купе судьба ему будто нарочно приготовила сюрприз: за столиком, тяжело поставив локти, сидел хмельной человек лет пятидесяти, в котором Непрядвин сразу узнал известнейшего киноактера Мухайло. Мухайло, конечно, не счел нужным представляться, указал пальцем на бутылку и сказал без сомнений:
– Выпьем!
Еще никогда, даже когда он был в неостановимом пике запоя, у Непрядвина не возникаю подобного желания: даже горло перехватило спазмом, желудок свело судорогой, взгляда невозможно отвести от бутылки, так бы и схватил и вылил ее в себя!
– Нет! – сухо сказал он и вышел из купе.
Поезд тронулся, пошел, минуя скучные здания вокзальных служб, скучные здания города, скучные здания пригорода, скучные, наконец, лесостепные пейзажи, не возбуждая мыслей о родине.
– Вы не бойтесь, я не буйный, – тронул его за руку и пригласил в купе Мухайло. – Если вам не хочется болтать, и я не буду. Не терплю пьяного эгоизма. Будем молчать. Прошу!
Но молчать Мухайло не смог, хотя, надо отдать ему должное, не проявлял в голосе и повадках того барства или гусарства, какое, несомненно, должно быть у каждого знаменитого выпившего артиста.
– Что мы будем притворяться? – сказал Мухайло. – Вы будете притворяться, что или меня не узнали, а это – невероятно, или что вам абсолютно наплевать, что я – Мухайло, и это тоже вряд ли, вам не каждый раз с Мухайлами ездить приходится. К тому же артист я, любимый всеми, от плотника до академика. А я буду притворяться, что не замечаю вашего притворства. Ну и что, собственно? Да ничего, обозначаю ситуацию. Вас – как зовут?
– Иван Алексеевич.
– Как Бунина. Есть у него замечательные строки… Вы почему не хотите пить?
– Я закодированный, – вдруг решил сознаться Непрядвин.
– Правда? Ну, дай бог, – спокойно отнесся Мухайло. – А если я пью – не смущает?
– Нет.
– О чем я? Иван Алексеевич? Бунин? А! Это я хотел вам небольшой такой монолог из Ивана Алексеича. Но тут же сам себе сказал: остановись, пошло! Пьяный актер читает Бунина! Вчера на экране валял ваньку, впрочем, Бунин – тоже Ванька, а сегодня – читает, видите ли, высокохудожест… выпьем для прояснения голоса… ххм!… хрр… тсс… да!!., высокохудожественную прозу. То есть в чем комизм? Я искренне хочу произнести Бунина, но, поскольку я актер, это зачтется за пьяный актерский выпендреж. Как быть?
