1
Самый лучший способ подбодрить себя – это подбодрить
кого-нибудь другого.
М. Твен
Осенью легко быть счастливой. Теплый уютный плед, ароматный
чай, горячий пирожок с капустой. Или с яйцом и зеленью.
А вокруг – десятки добрых и любопытных глаз. Можно быть
одновременно добрым и любопытным? Можно совмещать пороки и добродетели? Нельзя,
но все так делают.
Или: можно, если ты родился журналистом.
Вспышки фотокамер. Улыбка в один объектив, улыбка в другой.
– Пожалуйста, не снимайте, когда я жую пирог!
– Сколько времени вам не давали еду?
– Вы сказали, что самое страшное – голод, расскажите
про ваши ощущения.
– На сколько килограммов вы поправились после вашего
побега из заточения?
– Вы упоминали, что ваш похититель праздновал с вами
ваши дни рождения. Он приносил вам торт со свечами? Какие чувства вы
испытывали?
– Вам приходилось оставаться интересной для вашего
похитителя, чтобы он приходил к вам снова и снова и приносил еду? Что конкретно
вы делали для этого?
– Восемь лет вы знали про внешний мир только из передач
по радио. Какой канал вы слушали? Были ли какие-то предпочтения у вашего
похитителя?
– Вы были восьмилетней девочкой, когда вас закрыли в
темном сыром подвале. Закрыли на восемь лет. Что помогло выжить? О чем мечтали?
– Какое ваше самое сильное впечатление после того, как
оказались на свободе?
– Мое самое сильное впечатление – встреча с мамой. Я
мечтала об этой встрече каждый день. И каждую ночь.
2
Что-то не то. Они говорят, что прячут ее потому, что боятся
похитителя. Что он ищет ее. Что грозится ее убить. Что они желают ей добра.
Ей дали мягкий спортивный костюм и врача. Врач дает ей по
чуть-чуть еды. По чуть-чуть, но все время. В вены втыкали иголки и по трубочкам
в ее тридцатишестикилограммовое тело вливали витамины. Все время спрашивали, не
больно ли? Не больно. И не страшно.
Только свобода, все эти годы ей казалось, что свобода – это
что-то другое. Это когда ты сможешь идти куда хочешь. Когда хочешь. Ей
казалось, что свобода – это огромный мир, который является твоим домом. А
сейчас ее домом были по-прежнему четыре стены. Они были чистые, белые,
красивые, на них были нарисованы настоящие цветы, но они все равно были
стенами. Из них нельзя было выйти.
Потому что она еще очень слаба, а похититель очень опасен.
Но почему нельзя увидеть маму?
Почему нельзя получать витамины по трубочкам дома?
А маме сказали, что она жива?
Сказали.
Неправда. Если бы маме сказали, она бы сразу приехала. И
забрала ее домой.
Она плачет и кричит. Она бьется о стены, и она разбила окно.
Она хочет выйти. Выпустите меня! Я хочу домой! Не бросайте
меня!
Ее привязали к кровати и гладят по голове. Они добрые и злые
одновременно.
Она засыпает и, засыпая, уже во сне, плачет.
Если они говорят, что сказали маме, а мама не приехала –
значит, они врут. Если они врут – значит, они злые. Вопрос в том, каким ты
бываешь чаще – добрым или злым.
Он ведь тоже гладил ее по голове. И однажды, на ее
пятнадцатый день рождения, принес пирожное. Он хотел, чтобы она называла его
Дедушкой. Она называла. Дедушка.
Ей надо бежать. Ей снова надо бежать.
Может быть, просто мир устроен таким образом, что для того,
чтобы оказаться с тем единственным человеком, с кем ты хочешь оказаться, от
всех остальных надо без оглядки бежать?
Мамочка!
Ей говорят, что ее психическое состояние ухудшилось. Что ее
отвезут в больницу. Что ее вылечат, и потом она сможет поехать домой.
А телефон? Люди звонят друг другу по телефону! У каждого
есть свой номер. Только у нее нет. А у мамы наверняка есть.
Она же может поговорить с мамой по телефону!
Нет, они не разрешают. Они говорят, что разговор может иметь
непредсказуемые последствия.
Они злые чаще, чем добрые.
Они сажают ее в автобус и везут в больницу.
Она сидит одна, такая маленькая в огромном автобусе.
На ней красивый спортивный костюм.
Она разглядывает прохожих.
Она никогда не надевала платья. Может быть, давно, «до»,
когда она ходила в школу. Но она этого не помнит.
Водитель автобуса разговаривает по телефону.
– Добрый день, – говорит она. – Любите радио
«Шансон»? Я тоже.
Водитель покосился на нее, хмыкнул и продолжил разговор по телефону.
– Да нет, – говорил водитель, лихо держа руль
одной рукой, – только девчонку в больницу отвезу, Пашка попросил подменить
его. И все. Завтра в семь утра – самолет.
– Извините, – спросила она, – а вы не знаете
номера телефона моей мамы?
Водитель снова хмыкнул и несколько раз подряд нажал на
сигнал.
Авария из нескольких машин образовала на дороге затор. Люди,
проходя мимо, останавливались, разглядывая искореженные автомобили и обсуждая,
обошлось ли без жертв.
Она равнодушно отвернулась от дороги и стала рассматривать
девушку на автобусной остановке. Прямо напротив ее окошка.
Девушка была в таком же спортивном костюме, как у нее. Почти
в таком же. Девушка кричала и размахивала руками. Рядом стояла взрослая женщина
и хмурила брови. Наверное, ее мама. Они ссорились. У девушки было очень злое
лицо, а у мамы уставшее.
В дверь автобуса постучал человек в рабочей форме. На поясе
у него висел черный пистолет. Пистолет тоже был частью формы. Оля это знала. К
людям в такой форме она подошла, когда сбежала от Дедушки.
Водитель положил телефон, нажал на какую-то кнопку, дверь
открылась.
– Выйди, помоги машину подвинуть, – попросил
человек в форме, – а то даже «скорая» подъехать не может.
Какое-то время она наблюдала, как водитель и еще несколько
мужчин пытаются освободить проезд.
Она взяла в руки телефон водителя. Вдруг он зазвонит, и это
будет мама! Она уже не маленькая, не надо думать о глупостях.
Она встала в открытых дверях.
– Да я вообще, – кричала девушка, – уеду к
папе жить! Ты мне не нужна!
– Уезжай, – вздохнула ее мать, – только вряд
ли он захочет. Шестнадцать лет про тебя не вспоминал…
