– Конечно, конечно. Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Как что? У тебя же больница! Ей нужна помощь, не могу я
выкинуть ее на улицу, она же в милицию пойдет!
– Но, котенок…
– Помоги мне, или тебе совсем наплевать на меня?
– Хорошо. Привози ее сюда. – Ангелина Петровна
раздраженно бросила телефон в карман халата.
14
Маруся не успела доесть свой омлет с грибами, как в палате
появилась девушка с хвостом.
– Ты рада, что тебя перевели из надзорной? –
улыбнулась девушка.
– Рада. Как твоя утренняя гимнастика?
– Отлично. Спасибо. А почему ты все еще завтракаешь в
палате?
– Мне нравится завтракать в постели. А ты ходишь в
столовую?
– Нет. Я вообще не завтракаю.
– Худеешь?
Маруся бы не удивилась.
– Нет, – рассмеялась девушка. – Просто я не
могу завтракать.
– Почему? – Марусе было не то чтобы интересно, но
надо же о чем-то говорить. Хоть с этой чистоплюйкой. Актриса-то к ней не
заходит. Никак не может пережить «комнату страха».
– Потому что завтрак имеет запах той женщины, что
лежала здесь до тебя. Ее выписали.
Маруся слегка поперхнулась омлетом. Недовольно посмотрела на
девушку.
– Вообще-то я ем, – сказала Маруся.
– Ешь, если можешь, – вежливо улыбнулась
девушка, – но вообще-то здесь все могут. Кроме меня.
– А ты что?
– Она недолго была. Все боялась, что у нее хотят
забрать сердце для пересадки президенту. Ее в подвале провернули на котлеты для
всего отделения.
– Фу, какая гадость, – Маруся выплюнула остатки
гриба изо рта в тарелку, – что ты несешь? Больная, что ли? Вообще-то что
за вопрос?
Маруся пододвинула к себе чашку с кофе.
– Кофе случайно не из нее сделали? Не из чего-нибудь
коричневого, что после нее осталось?
Девушка посмотрела на часы.
«Симпатичные часики, – отметила Маруся, – не
дешевые». Примерно такие она собиралась заказать своему отцу на восемнадцатилетие.
– Мне пора на процедуру, – объявила девушка.
– Мне, кстати, тоже. Что такое «электрофорез
воротниковой зоны с седуксеном»? Это не то, что показывают в кино? После чего
дебилами становятся? – Маруся действительно очень нервничала по этому
поводу.
– В каких кино? – простодушно удивилась девушка.
– А ты что, правда ничего, кроме этого своего старья
допотопного, не видала?
– После этих процедур ты перестанешь быть злой, нервной
и научишься быть спокойной и счастливой.
– Я и говорю: дебилкой.
Электрофорез оказался процедурой не больной. В холле Маруся
увидела актрису.
– Привет! – сказала Маруся и, пододвинув кресло,
уселась в него прямо с ногами.
– Привет! А ты вообще не пользуешься макияжем?
– Макияжем? – удивилась Маруся. – Да у меня и
косметики нет.
Актриса наморщилась, как будто услышала что-то неприятное.
Махнула головой, словно не соглашалась с чем-то совершенно очевидным.
– Как вы вообще-то? – спросила Маруся участливо.
Появилась медсестра и взяла актрису за руку.
– Пойдем, голубушка, полежишь, отдохнешь, –
сказала медсестра, и актриса послушно встала.
Актриса, словно прислушиваясь к чему-то, неожиданно громко
произнесла:
– Ничего подобного! У меня очень и очень красивая
походка.
– Красивая, красивая, – запричитала
медсестра, – не слушай ты их. Откуда им знать? Их на самом-то деле и нет!
Когда медсестра (как и все здесь медсестры: немного полные,
немного старые и очень добрые) плотно прикрыла за собой дверь, Маруся уже ждала
ее.
– А что с ней? – Она кивнула на комнату за
закрытой дверью.
– Голоса замучили. Бедная. – Медсестра посмотрела
на Марусю и нахмурилась. – Все вы здесь страдалицы.
Она махнула рукой и пошла на свой пост дежурной. Там, на
стойке, ее ждала неоконченная партия в электронные шахматы.
Маруся отправилась за ней.
– А что надо делать, чтобы тебя отсюда
выпустили? – заискивающе глядя старушке в глаза, поинтересовалась Маруся.
Медсестра сделала ход конем.
– В шахматы вот хорошо играть, – сказала
она, – очень, знаешь, мозг тренирует.
– Спасибо, – сказала Маруся и с трудом удержалась
от того, чтобы не плюнуть на пол. Быть снова закрытой в надзорной палате ей не
хотелось.
– А можно мне к актрисе в гости пойти? – спросила
Маруся.
– Конечно, можно. Кто же тебе здесь что запретить
может? – удивилась медсестра. – Иди, только дверь не закрывай.
Актриса лежала в постели и смотрела в потолок.
Оглядываясь в открытую дверь на медсестру, стойка которой
находилась как раз напротив, Маруся села на диванчик рядом с кроватью актрисы.
– Плохо? – спросила Маруся. Хоть все эти
капельницы и электрофорезы и действовали успокаивающе, при взгляде на актрису
Марусе хотелось плакать.
Актриса молчала.
– Простите меня, – прошептала Маруся, почему-то
стараясь, чтобы медсестра не услышала.
– Плохо, – произнесла актриса одними губами.
– Они говорят что-нибудь ужасное?
Актриса посмотрела на нее, и в глазах у нее были огромные,
как будто из мультика, слезы.
– Все, что я делаю. Им не нравится все, что я
делаю, – сказала актриса, как и раньше, несколько театрализованно.
– А может, ничего не делать? – ловко придумала
Маруся.
– Невозможно.
– Но почему?
– Я моргаю.
Маруся молчала.
Актриса плакала.
В палату вошла дежурная медсестра и стала готовить
капельницу.
Марусе кивнули на дверь.
За окном девушка с хвостом, как обычно, здоровалась с
землей, хлопая по ней ладошкой.
В холле девушка в платочке просто сидела.
15
Она провела ночь в розовой детской кроватке. Пришлось
свернуться в тесный кружочек так, как иногда на земле, особенно после дождя,
лежат розовые червяки. Ноги слегка болели, но спать было приятно.
В доме уже хлопали двери, кто-то кому-то кричал, кого-то
звал, кастрюльки ударялись друг о друга, в распахнутых окнах гремел трамвай.
Оля представила себе, что потянулась, потом подняла одну ногу из кроватки
вверх, аккуратно выпрямила ее, подняла вторую, громко пискнула, зевнув.
