– Познакомься. Мой жених, – объявляет
Маруся. – Мы любим друг друга.
– Ах! – Старушка всплеснула руками, засуетилась
около стола.
– Сегодня мы подали заявление в ЗАГС, – продолжала
Маруся так же бодро.
Бабушке хотелось быть современной. Она не разлила чай на
стол, не схватилась за сердце. Просто села на стул с радостной улыбкой. Улыбка
не сошла с лица даже после того, как она почувствовала, что на стуле лежала
открытая коробка с конфетами.
– Мать не знает? – только и спросила она.
– Не. – Маруся качнула головой и добавила
многозначительно: – Только ты. Как всегда.
Как и ожидалось, провожая молодых, старушка открыла большой
допотопный кошелек и достала все, что там было. Протянула Марусе.
Они расцеловались, и бабуля незаметно смахнула с глаза
крошечную слезинку.
Около лифта Маруся покрутила перед носом у Великой Первой
Любви двумя пятисотрублевыми бумажками.
Они еще долго не выходили из лифта, потому что целовались.
Она вообще не вспоминала его здесь. Хотя думать о том, что
он бесится, ищет ее, было приятно.
Приятно, потому что, наверное, этого не было.
Сидит себе где-нибудь в боулинге, со своей тусовкой, и с
девушками знакомится.
А где ему ее искать? Подружке ее позвонить он не может… Она
все равно не знает… Хотя, может, и позвонил уже. И сидят они вместе. Ну и пусть
сидят. В этих своих лоховских заведениях. И мечтают о том, как поедут в
трехзвездочный отель в Турцию.
Да, матери он точно звонить не будет.
После того, как она позвонила его матери и кричала в трубку,
что ее сын развращает ее дочь. Он тогда неделю с ней не разговаривал, якобы она
малолетка и с ней дела лучше не иметь.
Потом ничего. Помирились. С ним. Не с матерью.
Потом он стал Ее Великой Первой Любовью.
Только уже к бабуле его водить было нельзя. В одну из
пятниц, когда снова срочно нужны были деньги, Маруся приехала к ней в слезах,
рассказала, что свадьба расстроилась, он ее бросил. А она беременна. Бабушка
сама после двухчасовых причитаний и вопроса «Мать не знает? » предложила делать
ей аборт. И деньги на аборт дала.
Они тогда до шести утра в ночном клубе гуляли и подружка ее
любимая. С первого класса.
Как она ничего не почувствовала? Слишком доверяла? Или
слишком любила? Их обоих.
А они потом любили друг друга уже без нее.
Она хотела умереть. Резала себе вены. Только почему-то не
поперек, а вдоль руки. Тушила об себя бычки. И ненавидела. Их обоих.
Купалась в своей ненависти, как в ледяной купели после бани:
сердце замирает, а ты думаешь: ну еще, еще чуть-чуть.
Она ее каждое утро встречала в школе.
Она перестала ходить в школу.
Ее отец (липовый, но она тогда этого не знала) все узнал или
сам догадался.
Она плакала у него на плече. Рыдала, всхлипывала,
причмокивала, кашляла, шмыгала носом. А он держал ее за руку. Аккуратно, чтобы
не задеть свежие раны.
А потом он поехал к нему. К Ее Великой Первой Любви. Он
хотел набить ему морду, он говорил с ним о ней, Марусе. Что отвечала Великая
Первая Любовь? Папаша, я не люблю вашу дочку? Или: Отстаньте от меня с вашей
Марусей?
Это было унизительно. Когда Маруся узнала об этом, она
кричала от беспомощности. От того, что ничего невозможно вернуть.
– Как ты смел?! – Ее отец (не настоящий,
поддельный) протягивал к ней руки, чтобы успокоить, но она захлебывалась в
плаче, она кричала ему: – Как ты смел? Это унизительно! Почему ты меня не
спросил? Я ненавижу тебя!
В тот день закончилась жизнь.
Чтобы началась другая, Марусе ничего не оставалось делать,
как начать встречаться с его товарищем.
Обниматься с ним и целовать в губы, когда на горизонте
показывался Ее Великая Первая Любовь и ее подружка. Любимая. С первого класса.
А потом нашелся ее папа.
Мать увидела его фотографию в газете и узнала его.
К тому моменту их отношения были накалены до предела.
Их общение сводилось к тому, что Маруся, появившись дома
поздно ночью, распахивала дверь в материну комнату и требовала ужин.
С появлением папы все изменилось.
Она приехала в школу на «Мерседесе». С водителем в галстуке.
Она носила учебники в сумке Дольче Габана, а после зимних каникул всем
недовольно рассказывала о том, как мало снега выпало в Куршавеле и какое плохое
было катание.
С Ее Великой Первой Любовью они встретились случайно, во
дворе школы. Потом он рассказывал, что ждал ее.
Они обменялись колкими шутками, потом острыми взглядами.
Он спросил:
– Где твой любимый?
Она сказала:
– Мой? Сидит дома, скучает по мне. А где твоя девушка?
– Моя? У меня нет никакой девушки.
– Нет? А как же эта коротконогая такса, с которой ты
проводил все свое время?
Он неопределенно усмехнулся. Она развернулась.
– Подожди, – позвал он. – Чего делаешь после
уроков?
– А ты в связи с чем интересуешься?
– Так… в кино тебя хотел пригласить…
Они поехали в кино на ее «Мерседесе».
В темном зале, на последнем ряду они помирились.
Жаль только, что она перестала видеть свою бывшую подружку
по утрам в школе. Та не ходила.
Медсестра, любительница шахмат, сменила медсестру в черной
шапке. Она вытащила из Марусиной вены тонкую иголку.
Вспоминать было и не грустно, и не тяжело. Она ни по кому не
скучала и думала обо всех этих людях не потому, что они являли для нее какую-то
ценность, а просто потому, что они были в ее жизни.
Она думала не о них. О себе.
А может быть, я уже тоже сошла с ума? А может быть,
сумасшествие – это когда ты вспоминаешь обо всем без боли?
Она завернулась в одеяло и подошла к окну.
Девушка с хвостом на корточках здоровалась с землей.
Рядом с ней, тоже на корточках, здоровался с землей
светловолосый молодой человек с первого этажа.
Нянечка стояла рядом и смотрела в небо.
24
Ирина заказала себе жареного омара, хотя на самом деле
больше предпочитала вареного, а Ангелина Петровна телятину, припущенную в
красном вине.
– Что ты будешь, котенок? – спросила она у Аркаши,
ласково улыбаясь.
