На поминках Неделин все смотрел на мальчишек, сыновей Лены (и Фуфачева), как они с удовольствием едят сладкую кутью большими ложками. Они чуждались его взгляда. Лена сказала:
– Все кобенишься, скот?
– Лена. Ле-на, – предупредительно сказала Нина.
– А чего он кобенится? Или тут не знает никто, что он алкоголик? Чего он не пьет-то, скотина такая?
– Он выпил! – сказал Маракурин. – Я с ним рядом это самое. Мы вместе. Ноздря в ноздрю.
– Я не пью, – сказал Неделин.
– Вот врать! – весело крикнул Маракурин.
– Врет, точно, – сказала Лена. – Вся порода их – вральная.
– Это как же понимать? – тихо ожесточилась Нина, устав быть обо всем внимательной.
– А так! Радуйтесь теперь, вы тут полные хозяева! Весь дом ваш теперь. Пусть теперь тут твой братик Костя с бабой-алкашкой поселится. Детей-алкашат заведут. А мы че ж! – Она встала и резко обняла сыновей так, что они стукнулись головами, младший заплакал и получил тут же тычка в затылок. – Мы че ж! Мы и в чужих людях поживем, и в общежитии поживем! С тараканами! У нас отца-то нету! Он есть – а нет его!
– А ты бы хотела здесь жить? – со смыслом спросила Нина.
– Зачем? Здесь ты будешь жить. Тебе с Леонидом мало собственного дома – давай и материн. Спасибо, мама, что померла.
– Да ты… Леонид!
Маракурин постучал вилкой о край тарелки.
– Поскольку это самое, – рассудил он, – то жить здесь Константину. Но у него тоже жилье его бабы. Поэтому это самое. Продать дом.
– Этого они и хотят! – сказала Лена. – Людям жить негде, а они продать хотят.
– Купи – тебе продам, – сказала Нина.
– Между прочим, – вразумительно, негромко сказала Лена, – с твоим сучьим братом я не в разводе еще. Я тут тоже права имею.
– Леонид, ты смотри! – пригласила мужа Нина. – Ты смотри!
Но Леонид мрачно смотрел на скатерть, разводя пальцем пятно на ней.
– Тихо! – сказал Неделин, быстро в уме решивший, как поступил бы Фуфачев в этой ситуации. То есть – как должен бы поступить. – Тихо! Дом мамин. Значит, теперь мой и сестры. Так?
– И Мишкин еще, – сказала Нина.
– У Мишки дом казенный еще на пять лет! – засмеялся Маракурин. – Если не это самое. Досрочно освободят. Или досрочно угробят не выходя из тюрьмы! У них это запросто!
– Так вот, – сказал Неделин. – Я ушел оттуда. От той женщины. Я буду жить здесь. С женой и детьми.
– Нужен ты, – обронила Лена.
Нина же с легкостью обрадовалась:
– Правда, Костя? Ну и живите вы, господи! Мамы нет, она бы-то прямо засчастливилась вся!
И заплакала.
– Костя! – сказал Леонид. – Ты человек!
ГЛАВА 36
Все разошлись около полуночи, остались Нина с Леонидом, Неделин, Лена с детьми. Дети уже спали на высокой бабкиной кровати. Лена с Ниной мыли посуду. Шептались.
Нина подошла к Неделину.
– Ты в самом деле пить бросил? Давно? Лечился, что ли?
– Сам бросил.
– Смотри. Жили бы, действительно, плохая разве она баба? Работница. Ну, тощая, это да. Но где на всех приятных-то наберешься, сам высматривал. А всех приятных не бывает! – Она, хвалясь, поколыхала руками свои полновесные груди. – Ты лучше поблядуй, если охота, а живи с женой, с детьми. Я вон приблядовываю помаленьку, и ничего. Мамка тоже молодец была. В сарае-то я ее с Егор Егорычем-то застукала? Царство ей небесное, горе, горе! А что? От нашего папашки – да не гулять было?
Перекрестилась, взяла под руку Леонида, который пьяно мыкался по комнате, желая помочь, но ничего толком не делая, – и увела.
Стало тихо.
Нет ничего уютнее горницы такого вот деревянного старого дома, где можешь, не вставая на цыпочки и не вытягивая слишком руки, соединить собой потолок и пол, гладкие широкие доски пола так прохладны летом, по ним так приятно ходить босиком, под потолком лампа с абажуром, а не люстра, на стенах фотографии в рамках, на телевизоре накидка с кистями, закрывающая экран, – что получилось кстати в день похорон, когда телевизор, как и зеркало, положено занавешивать. Только в таких горницах можно еще увидеть старые высокие железные кровати с набалдашниками, на кроватях – перины, на перинах – горы подушек в цветастых наволочках. Такой же ситчик и на маленьких окнах, и занавеси на двери в другую комнату из него же…
– Ну, пей теперь, – сказала Лена. – Пей и мучай нас. Сразу уйти или дождаться, пока ты нас гонять будешь?
– Я не пью.
– Мне-то зачем врать? Небритый, глаза гнойные… Или допился, не лезет уже?
– Ну, считай так.
– Тогда спать будем. Ты там, а я с детьми лягу. Говорить после будем.
– Не веришь мне?
– Отверилась давно. Подарок тоже. Да хоть ты не пей – не нужен все равно. Или, думаешь, из-за дома с тобой жить буду? Не буду. Мне станция квартиру дает. Все, спать иди.
Неделин пошел в другую комнату, задернул занавеси, разделся, брезгливо оглядел грязное тело, черные трусы, чувствуя вонь мочи и пота.
Лег, стал думать. Завтра нужно отыскать Фуфачева. Объяснить ему все. Скажу: «Не пей, можешь не пить, я-то выдержал, находясь в твоем алкогольном организме. И ты терпи. Вернись к жене. К детям. Живи, дурак. Жена у тебя – женщина на тонкий вкус, между прочим. Смуглота такая теплая, глаза карие, талия гибкая – ты что? На кого променял? Стыдись, мужик!»
Колыхнулась занавеска, вошла Лена. Встала у окна, смотрела в окно.
– Спишь?
– Нет.
– Удивил, Фуфачев. Удивил. Ты любил удивлять, ты сегодня и не пил, чтобы удивить. Да?
Неделин промолчал.
– Выхваляется всегда. Пьет – выхваляется, не пьет – тоже выхваляется. Ничего без выхвалки не делал.
– Почему не делал? Зачем обо мне говорить в прошедшем времени?
– Какой-то ты…
– Какой?
– Черт тебя… Необыкновенный какой-то.
– Почему?
– У себя спроси.
Комната была маленькой, и Неделин, не вставая с постели, дотянулся до Лены, взял ее руку, скромно сжал тонкие пальцы.
– Лена ты, Лена… Лена ты, Лена… – и пожимал костяшки пальцев, обнимая их своими пальцами.
– Чего?
– Лена ты, Лена…
– Ну чего? Не проси, не дам. Иди к своей, сифилисной.
– Я с ней ничего. Пили только вместе.
– За четыре месяца – и ничего?
– Ни разу.
– А мне, думаешь, легко без мужика? Я живая женщина. У нас вон сколько коблов, выбирай. А я не могла. На тебя плевать – от детей стыдно, старшему шесть, а он уже письку дергает, с Маришки Сердюковой, девчушка пятилетняя, трусы стащил, давай, говорит, в паровозики играть. (Вдруг коротко засмеялась.) Маришка-то убежала, а сама потом к матери подходит, говорит: «Я теперь беременная, мне в садик нельзя, я на декрет сажусь». Смех…
