И нет объяснения, нет причины тому, что сделал Талий после этого, докурив окурок и старательно втоптав его пальцами в банку.
Если б солнце вдруг проглянуло сквозь сплошное серое небо хмурого утра. Если б детский радостный звонкий клич во дворе тронул какие-то душевные струны Талия. Если б голубь иль воробушек на перила сел и посмотрел на Талия глуповато и доверчиво. Если б порыв ветра налетел и овеял чем-то новым. Если б лист желтый высоко поднявшегося тополя шелестнул и этим крохотным движением осенил Талия и подвигнул на переворот в мыслях… Ничего не произошло, ничего не случилось во внешнем мире, но Талий вдруг оглядел его, особенно небо, так, как глядят прощаясь – но не навсегда, а уходя или уезжая от этих краев в иные края (при этом, возможно, и с места даже не трогаясь), Талий оглядел это все, включая двор, где и было-то всего живого – старушка с сумкой да жучка шустрая, хвост крючком. Талий оглядел это, совершенно ясно понимая, что необыкновенно, небывало счастлив и полон жизнью и любовью – и готов ко всему, не зная, что его ждет. Что это было, откуда взялось, может, это Бог называется – но за что и почему в этот момент? – спрашивал меня потом Талий, не ожидая ответа…
И он решительно шагнул в комнату, прошел на кухню и, прежде чем сесть и начать разговор, посмотрел на настенные часы и задумчиво усмехнулся. Было без десяти десять.
ПЫЛЬНАЯ ЗИМА
Повесть
Я стою на остановке автобуса.
В толпе ожидающих.
Зима.
Вечер.
Ветер.
Пыль.
В декабре был снег, в январе была оттепель, в феврале ударил мороз, и ветры носят пыль и прошлогодние листья туда и сюда по голому городу.
Пыль на дорогах и тротуарах.
Пылью покрыты островки наледи; кажется, это какие-то серые наросты на асфальте. Пыль из-под колес проносящихся мимо машин.
Ветер обдает пылью сзади, машины – спереди, выбирай.
Впрочем, выбор сделан, сказано же: сзади – ветер, спереди – машины.
Дорога.
Автобуса нет уже минут двадцать, и по моим предчувствиям, ждать еще полчаса. Это маршрут в окраинный микрорайон, где пока всего четыре дома-башни. Обещают, будет больше – десять, а то и двенадцать. А имя микрорайону дали: «1-й Перспективный». Не мы последние, значит…
Когда построят остальные дома, пустят великое множество автобусов. Пока ходят три. Три – это праздник. Обычно – два. Еще обычнее – один.
Он идет полчаса туда и полчаса обратно, здесь поворот, конечная остановка.
Или начальная – для ждущих.
Если допустить (что я всегда делаю) возможность ухода автобуса перед самым твоим носом, то ждать – час. На это и настраиваешься. И какая же радость, когда не час, а – пятьдесят минут! А сорок?! А двадцать! А – взял и вывернул тут же, не успеешь соскучиться, мило и человеколюбиво светя фарами, большой и добрый, словно из детского мультфильма, где все вдруг становятся добры – и крокодилы, и волки, и автобусы…
Вредно – смотреть по телевизору все подряд, мы в этой ожидающей толпе уже знаем друг друга в лицо.
Но мы не разговариваем – если не близкие соседи, не муж и жена, не любовник и любовница, не подруга и подруга, не друг и друг, не свихнувшийся старик и тот, с кем он говорит, ему все равно, с кем говорить.
Он ругает жизнь целиком и непоявляющийся автобус в частности.
Потом он проберется к кабине водителя и будет костерить водителя. Он страшно надоел водителям. Может, поэтому они и ломают свои автобусы – чтобы не выслушивать глупости старика? Толпа ожидающих наверняка тоже это подозревает, как и я, и тоже не любит старика.
Почему – тоже? Я не люблю старика?
Я – не не люблю. Именно так: не не люблю.
Толпа не любит и себя самое. Чем больше она становится, тем теснее будет в автобусе. Многие сейчас озабочены тем, как заранее угадать – и оказаться перед одной из дверей, и первыми, в давке, пролезть, и занять сидячее место.
Дело в том, что автобус останавливается всегда по-разному. Чуть не доезжая павильона остановки, чуть дальше. И очень редко – напротив павильона, напротив основной массы. Опасается, наверное, что при прямом напоре, а не боковом – искоса сзади или искоса спереди – народ просто опрокинет автобус.
Люди маются и тихонько передвигаются. Здесь? Или здесь? Все равно не угадаешь, с тоской думают они,
с тоскою думают они,
со злобой глядя на других,
со злобой глядя на других,
кто их в автобусе места,
кто их в автобусе места
с нахальной рожею займет.
Нет, не угадаешь – и от павильона отходить боязно. Туда пойдешь – а автобус в противололожной стороне остановится. Сюда пойдешь – а автобус… Посередке вернее.
Ах, какая банальщина, однако…
Но это для вас банальщина – нет, не для тех, кто в быстрых, резвых автомобилях проносится мимо, вздымая пыль, о них и речи нет, а для тех, кто пользуется оживленными маршрутами: пять, шесть, восемь автобусов на линии!
А для нас – каждый вечер, каждое утро и снова вечер, и снова утро – библейщина, граждане. Господа.
В начале был автобус.
И кроме него ничего не было.
И бесприютный дух метался над домами и людьми.
И вот ты стал. И сказал Господь, что это хорошо весьма.
Но его нет.
Все многолюдней толпа. Некоторые не выдерживают, ловят такси, частников. Те, у кого нетерпения столь же много, как денег. Или те, кто едет на день рождения, на свадьбу, вечеринку и т. п. – не каждый день, можно и потратиться. Тем более что им, непривычным, кажется диким, невероятным каждый день тратить полтора-два часа (час сама дорога туда-обратно плюс ожидание), они говорят: «Нет, это с ума сойти, как там люди живут!»
Обстоятельства припрут – согласишься жить и подальше.
Вам просто повезло.
А кому-то – нет.
Хорошо, что в толпе ни соседей, ни знакомых.
Не люблю коротать ожидание разговорами.
Ждать – так уж ждать.
Разговоры иногда приводят в бешенство.
Наша остановка – после перекрестка.
Красный свет – редкие машины заворачивают, едут мимо, набирают скорость.
Зеленый – нетерпеливые с той стороны срываются.
А их догоняют и обгоняют те, кто не останавливался перед светофором, не потерял скорости.
Я стою и смотрю на них, не провожая взглядом.
Щурю глаза от пыли.
Вдруг из одной машины, из окна, вылетает какой-то предмет, летит с такой же скоростью, как и машина, – в мою сторону. А скорость машины велика.
