– Так и совесть пропить недолго! – рассудительно сказал Братман, выкладывая на стол 1 200 долларов.
– Человека с ружьем на нас нет! – сказал Немизеров, выкладывая 1 000.
– В русском жанре живем! – сказал Боровков, выкладывая 1 600.
– Такой поворот! – сказал Дмитровский, выкладывая 800.
– Даже странно, – сказала Аня Сарафанова, выкладывая 3 500.
– Алчность – второй язык кровопийства, – туманно сказала Вера Лавлова, выкладывая 1 200.
– Б. жизнь! – сказала Надюша Свирелева, выкладывая 900.
– Эх! – сказал Эдик Бойков, выкладывая 200.
– Ух! – сказал Валера Володько, не выкладывая ничего.
– Ах! – сказал Игорь Букварев, выкладывая 2 400, которые неизвестно откуда у него взялись.
– Ха! – сказал Горьков, выкладывая 5 300.
– Хе! – сказал Петухов, выкладывая 600.
– Ху! – облегченно сказал Саша Филинов, выкладывая 1 100.
– Хм! – иронически сказал Витя Шушаков, выкладывая 1 300.
И больше никто ничего не выложил.
Ольга Дмитрук глянула и через пять секунд сказала: двадцать одна тысяча сто долларов.
– Ошибочка! – радостно закричал Сергей Углов, размазывая слезы по лицу. – Должно быть ровно – двадцать одна тысяча!
– Проверьте! – обиженно сказала Ольга.
Стали проверять, три раза пересчитали (начав при этом выпивать и закусывать). И все три раза оказывалось, что откуда-то появилась лишняя сотня. И тем более это было невероятно, что никто из присутствующих долларов сроду и в руках-то не держал!
– Ладно! На праздник! – скинул Змей лишнюю сотню, как скидывают некозырную карту.
Мигом побежали менять ее у продавщицы Лены Вложиной, всегда имеющей денежку в кубышке, по льготному для нее курсу. Вернулись с вином, водкой, закуской и с писателем Иваном Алексеевичем Свинцитским.
– Блин! – закричал Змей. – Кого мы видим! Выпей, душа!
– Я выпью, – не стал спорить Иван Алексеевич. – А ехать не пора ли?
Глава сороковая,
объясняющая появление Писателя и его вопрос
Иола надеялась, что у мужа обычный запой.
Вот, бормоча: «Сейчас, сейчас», – пошел на кухню, шарится там. И найдет: Иола предусмотрительно купила бутылку водки и поставила в холодильник.
Хлопнула дверца холодильника.
Слышатся звуки, значение которых Иола безошибочно понимает. Сейчас он выпьет и опять ляжет спать. Всегда так бывало. День-другой он выпивает бодро, с разговорами и движениями (вполне умеренными), потом начинает вянуть, вянуть – и спать. Выпьет – поспит, выпьет – поспит. Спит все больше, пьет все меньше. Так и отходит помаленьку.
И ни в какой Владивосток, конечно, не поедет. Мало ли куда он собирался уезжать. Даже за границу. Даже немецкий язык начал самостоятельно изучать, избрав страной дальнейшего жизненного пребывания почему-то Австрию, в которой никогда не бывал.
Он не знает, что Иола, старательно помогая ему в жизни и творчестве, через два года собирается расстаться с ним.
И это покажется слишком странно, если хотя бы вкратце не рассказать ее историю.
Когда погиб ее отец, Иоланта была тринадцатилетней красивой девочкой, отличницей, разумницей, утешением овдовевшей матери. Но мать, больничная санитарка, не могла оказать дочери ни интеллектуальной, ни моральной поддержки. Она надеялась на одно: что Иола удачно выйдет замуж за хорошего и обеспеченного юношу.
Иолу же другие проблемы заботили. С ней случилась банальная для поры юности, да и вообще для жизни, история: в нее влюбились сразу два мальчика, а она не знала, кому отдать предпочтение. Вот ей уже четырнадцать, уже пятнадцать, вот она уже школу заканчивает, мальчики по-прежнему в нее влюблены (не считая других, влюбляющихся попеременно и временно), а она по-прежнему к обоим относится с большой симпатией, ни тому, ни другому ничего не позволяя – в ту пору, когда другие девушки, гораздо менее красивые, приобретают на глазах опыт и поцелуев, и объятий в подъездах, и – некоторые – первого голенастого бестолкового секса.
Шутки шутками, но какие тут шутки, если Иола покоя себе не находит, если она влюблена в обоих, не спит ночами и решает, как быть.
Но и того мало! – сменились соседи и въехала семья с сыном-студентом, который в тот же вечер пришел знакомиться – и совершенно Иолу очаровал. И она через неделю нашла в своей душе, что влюблена в него. Сперва была радость: эта любовь поможет избавиться от предыдущих. А потом почти ужас – когда поняла, что и прежних двух продолжает любить.
Значит, размышляла Иола, выхода нет! Ведь на маминой шее сидеть не будешь, замуж надо выходить. Она выйдет за одного, любя и других. Что ж – изменять будет мужу? Она этого не хотела, будучи чрезвычайно чистоплотной. Но как же поступить, как? Ей снилось даже, что она в одно и то же время, но в разных местах, является женой сразу трех человек и, просыпаясь, Иола жалела, что в реальности такое невозможно. И причина этих странностей – не во влечении к нескольким мужчинам сразу, а в том душевном несогласии Иолы, появившемся в ней после смерти отца, что жизнь дается один раз. Она не хотела с этим смириться и не могла смириться.
И она решила вот как: выйти замуж за одного из тех, кого любит. Родить ребенка ему или двух. Жить с ним честно и порядочно, не изменяя. Вырастить детей до совершеннолетия. Заботиться о своем здоровье, чтобы сохранить молодость. И – начать новую жизнь, оставив по возможности детей и мужа обеспеченными и благополучными.
Она выбрала не из тех трех, кого любила (и продолжала любить), а – четвертого (которого полюбила тоже): молодого преподавателя филологического факультета, на который она поступила, выпускника Литературного института Ивана Свинцитского. Отец у него генерал, один из высоких чинов областного военкомата, у Ивана и квартира своя, что по тем временам было страшной редкостью.
Родителям Ивана она понравилась, не могла не понравиться.
Сыграли свадьбу, стали жить. Через год Иола родила девочек-двойняшек.
Она сидит дома, растит их, Иван работает, генерал, души не чая в снохе и внучках, помогает, свекровь, ранее не работавшая, устроилась в медкомиссию при военкомате (по образованию она была врач), чтобы помощь молодой семье стала еще ощутимей.
Иоле и Ивану хорошо, они много разговаривают, они вместе читают книги, в том числе те, которые в то советское время были запрещены, являясь оба не то чтобы ярыми противниками существующего строя, но иронически презирая его, считая отдельные положительные явления (того ж отца-генерала, добрейшего человека) – исключениями.
Вдруг гром средь ясного неба: Иваном заинтересовался КГБ (чем Иван до сих пор очень гордится). На беседы вызывали, которые Иван, естественно, именовал допросами. На этих беседах он то ли от привычного иронического презрения, то ли от легкомысленности, но менее всего оттого, что чувствовал себя генеральским сынком, дерзил, говорил о своих мыслях чистую правду. И столько нагородил, что вполне можно было серьезное дело сшить с серьезными последствиями. Но, прежде чем это делать, полковники и майоры из серого дома (так называли в Саратове здание КГБ) вежливейшим образом пригласили для доверительного разговора генерала Свинцитского (оно и понятно: почти у каждого полковника и майора имелись сыновья призывного возраста).
