Но все-таки ради осторожности пошел в парк. Там прямая и длинная аллея, по бокам сетка-изгородь. Килил шел и оглядывался. Если кто-то и следил бы, спрятаться им негде. Разве что с вертолета смотреть, но вертолетов не наблюдается. Килил до вечера кружил по парку, сидел у пруда (и все оглядывался, озирался), потом вышел к метро, мешаясь с толпой, купил в переходе несколько пирожков-слоек, съел их. Там же, в переходе, купил дешевый фонарик. Вернулся в парк, по пути подобрав большой ржавый гвоздь. В парке нашел прямую и длинную жердь, камнем вбил гвоздь на конце и загнул.
А потом ничего не делал: сидел, дремал, ждал темноты.
В темноте пришел к автостоянке. Ворота открыты, лишь перегорожены шлагбаумом. В сторожке светится окно. Килил заглянул. Там сидел старик Каюпов, сменщик Герана. Это хорошо: он глухой и пьющий. Килил огляделся и прислушался. Оттуда, где были ремонтные боксы, слышались звуки и голоса. Кто-то засмеялся. Это показалось Килилу нелепым: нашел время смеяться.
Килил полез палкой в трубу, светя фонариком. Фонарик светил плохо, но и при этом свете видно было, что труба пустая. Как это может быть? Или все-таки взяли Самир с Расимом? Килил елозил палкой по трубе, и вдруг гвоздь за что-то зацепился, Килил посмотрел: гвоздь уткнулся куда-то вниз, будто сквозь трубу. Ага, вот теперь ясно. В ржавой трубе там дыра. В эту дыру и попала сумка. Килил потыкал гвоздем, приподнимая после этого палку, пытаясь зацепить сумку. Явно гвоздь тыкался во что-то мягкое, но не зацеплял. Килил вытащил палку, немного разогнул гвоздь, опять засунул, стал тыкать. И — зацепил. Осторожно поволок сумку к себе.
— Это кто там? Это чего там? — вдруг послышался голос сверху. Килил от неожиданности чуть не закричал. Повернул голову: старик Каюпов стоял на крыльце вагончика и всматривался.
— Это я, дядя Олег! — тонким, детским голосом ответил Килил, подтягивая сумку. Хорошо, что вспомнил имя Каюпова.
— Кто я?
— Да я же! — опасаясь раскрываться, сказал Килил, а сам все тащил сумку.
Каюпов, слыша, что это ребенок, немного успокоился.
— Я да я! Вас тут много, шустрики! — сказал Каюпов мирно. Он, наверно, подумал, что это кто-то из многочисленных детей здешних владельцев и работников. — А чего тут делаете-то?
Ему никто не ответил: Килил уже скользнул за ворота, прижимая к себе сумку.
16
Они были замечательно одинаковые, эти деньги. Килил сидел в подвале, куда залез очень осторожно, высматривая, нет ли засады, и разглядывал стодолларовые купюры в свете фонарика, зажатого подбородком — чтобы обе руки были свободны. Он уже пересчитал их. Сто штук, десять тысяч. Бумажки одна к одной, новенькие, будто даже не настоящие. Но, конечно, настоящие, такой солидный дядька не будет носить с собой фальшивки. У него тут и карточки всякие, и какие-то бумаги с печатями, и водительские права, и пропуск какой-то. Все это Килил рассмотрел.
Теперь можно ехать куда угодно, покупать дом и жить в нем сколько хочешь. Вопрос — когда ехать. Если он сейчас исчезнет, все всё поймут и начнут искать. Надо выждать хотя бы несколько дней. Как и раньше, болтаться у ларька, просить деньги. Он по-прежнему ничего не знает, ничего не видел.
А пока спрятать. Опять вопрос — всё спрятать или только деньги, а сумку с карточками и документами куда-нибудь подбросить? Придется спрятать всё. Иначе догадаются. Потому что какой же настоящий вор что-то возвращает? Ясно, скажут, это глупый ребенок. А Килил не глупый. И он отправился в парк. Ему однажды пришлось быть тут в темноте, и он помнит, что шел и чего-то все время боялся. А тут забрался в самую глушь и глубину и не боится. Наверно, потому, что не просто так, а по делу. Значит, когда что-то делаешь не просто так, а по делу, то не боишься. Эта мысль показалось Килилу очень умной и стоящей того, чтобы ее запомнить.
Парк замусорен, везде полно бутылок, обрывков бумаги, всяких пакетов. Килил подобрал несколько, закутал в них сумку, потом долго окапывал щепкой кусок дерна, вытащил его, подкопал еще, положил в яму сумку, впихнул дерн обратно — даже вблизи не поймешь, что там что-то есть. Килил заметил место: на одном дереве привязал к ветке тряпку, на другом осколком стекла вырезал полоску, у подножия третьего положил на земле три палки — две вкось, одна посредине. Получилось что-то вроде стрелы, но догадается только знающий. Тайник оказался в центре между этими тремя деревьями, от каждого дерева по пять шагов. Нет, от одного четыре. Это неважно. Главное — всё сходится в одном месте.
После этого Килил явился наконец домой. Мать привыкла, что он приходит, когда хочет, и ничего не спросила. Накормила картошкой. Картошка была старая, еще с прошлого сезона, потому что молодая на рынке стоит дорого. Килил ел и думал, что у него будет своя картошка. И огурцы свои, и помидоры. Но это летом. А на зиму придется солить и мариновать. Мать это делает, у нее полно банок. Надо как-нибудь понаблюдать, поучиться вприглядку.
О Геране мать не спросила: он должен появиться утром, когда кончится смена.
Килил поинтересовался как бы между прочим, не приходил ли кто? Она удивилась: кто может прийти? Твои друзья к тебе не ходят, да ты и не водишься, я смотрю, ни с кем. Кто мог прийти?
Да я так, сказал Килил.
17
К ним никого не подселили ни вечером, ни ночью, а утром принесли чай в пластиковых стаканах, несколько кусков хлеба и даже кусок колбасы, довольно большой. Карчин ел с отвращением, но старательно: набирался сил.
— Кормят, значит, мы им еще нужны, — сказал Геран.
Карчин не отозвался. Он выстроил план поведения. Не возмущаться, не сопротивляться, выразить готовность к сотрудничеству. Изобразить даже покаяние. Вернее, страх. Они же любят, чтобы их боялись. Что им нужно? Ясно что — деньги. Пообещать. Тысячу, десять. Заставят написать какую-нибудь бумагу — написать, ничего страшного. Лишь бы выйти на волю, и все повернется для них другим боком. Таким боком, что они запомнят на всю жизнь.
Карчин аккуратно постучал в дверь. Открылось окошко, показалось лицо охранника. Уставилось.
— Ваш этот, лейтенант, он уже здесь? — спросил Карчин.
— У нас лейтенантов много.
— Ну, такой... — Карчин описал Ломяго.
— Это Игорь, Игорь Денисович. Не видел.
— Когда придет, скажите ему, пожалуйста, что я готов.
— Чего готов?
— Он поймет. Скажите — готов.
Геран после этого диалога некоторое время молчал, а потом спросил со всегдашней своей улыбкой:
— Действительно надеетесь на его понятливость?
И Карчин опять ему ничего не сказал.
Геран же, испытывая беспокойство, думая об Ольге, гадал: зачем его держат? Попытаются содрать денег? Надеются с его помощью подействовать на Килила? Обвинят в нападении на милиционеров? Или для острастки? Или просто так, ни за что — держат и держат, не задумываясь, зачем? Очень, кстати, возможный вариант.
