И Ломяго решительно открыл дверь, чтобы выйти.
Самир настолько был ошарашен, что даже закричал:
— Постойте, вы чего?
— Ну? — нетерпеливо обернулся Ломяго. Ему не хотелось продолжать разговор и портить так хорошо закончившийся свой монолог.
— Вы объясните нормально, чего вы хотите? На что сердились тут, не понимаю? Что мы не так делаем?
— Вы все не так делаете! — сказал Ломяго и опять сделал движение, чтобы выйти, и опять Самир удержал его восклицанием:
— Хорошо, согласны! Не так делаем, согласны, скажите, как надо, сделаем!
— Не получится! Для этого вам заново родиться нужно!
И это были окончательные слова Ломяго, которыми он сам, выйдя и утирая пот со лба, был просто-напросто восхищен. Даже похмелье будто отступило, чему, впрочем, все-таки и пиво помогло.
Но, отойдя от стоянки, он через минуту опять почувствовал дурноту, а вместе с дурнотой и недоумение: а что это я такое сделал? Я ведь шел совсем за другим, а вышел с прямо противоположным! Шел наказать деньгами сволочей, а получается, совсем от денег отказался! Не вернуться ли, пока не поздно?
Нет, разозлился он и на братьев, и сам на себя. Не вернусь. Как вышло, так и вышло. Если подумать, правильно вышло.
И в нем зароились еще какие-то смутные мысли, настолько странные, будто и не он их думал, будто кто-то их ему нашептывал, мысли одновременно страшные и приятные, а через некоторое время, после того как он слегка перекусил и выпил чаю в кафе у Аветика, который, естественно, наотрез отказался взять с него деньги, и похмелье стало понемногу облегчаться, и Ломяго почувствовал даже что-то вроде той самой нервной бодрости, о которой говорил Михаил Шашин.
10
Килил очнулся в темноте и грохоте.
Было так темно и страшно, будто он уже умер.
Он рванулся вверх, раздвигая бочки и карабкаясь, глотая воздух.
Наверху пришел в себя, огляделся.
Грохотали бочки, перекатываясь по вагону. Стучали колеса по рельсам. А в маленьком окошке под потолком был уже вечер. Килил с опаской осмотрел бочки. Наверно, в них перевозят какую-то сильнодействующую жидкость. Ее вылили, а газ после нее остался, этим газом его и отравило на какое-то время. А не надо нос совать. Надо было открыть крышку и ладонью чуть-чуть помахать на себя — и понял бы, что там такое, и безопасно.
Килил начал ставить бочки друг на друга, чтобы добраться до окошка. Добрался, посмотрел, высунув голову. Поезд ехал в непонятном месте, вдоль сплошного забора из бетонных плит, за ним видны корпуса какого-то завода. Килил спустился вниз. Посидел, подумал. Вдруг вагон остановился, стало тихо. Потом опять дернулся, опять немного проехал. Опять остановился. Кто-то ходил мимо, разговаривал, потом кричали, ругались. Дверь открыли и почти сразу же опять закрыли. Килил прислушался, пробрался к двери, попробовал ее открыть. Не получается. Полез обратно к окну. Голова пролезает, а остальное нет. Уже совсем стемнело, но горят фонари и видно, что поезд на какой-то станции, а вокруг множество железнодорожных путей. Плохо, что нельзя выйти. Но рано или поздно вагон откроют. Не бывает такого, чтобы что-то закрывали навсегда.
Килил захотел есть. Достал из рюкзака большую бутылку воды, хлеб, сыр и копченую колбасу. По его представлениям, именно такие продукты надо брать в дорогу: долго не портятся. Но сыр оказался плохим, вонючим, зато колбаса была хорошая. Килил грыз ее, откусывал хлеб, пил воду и успокоился.
Его не испугало даже то, что вскоре вагон тронулся, а потом поехал все быстрее, быстрее и вот совсем быстро, колеса стучат дробно и весело. Ну, допустим, он едет даже не в Вологду, думал Килил, ну и что? Лишь бы подальше от Москвы, где его наверняка ловит теперь вся милиция. Деревни не в одной Вологодской области есть, где-нибудь в другом месте тоже можно купить дом. И река будет рядом, и все прочее. Короче, волноваться нечего. Мать будет беспокоиться, но он ей позвонит. Или из автомата, или купит мобильный телефон. Интересно, продают их без паспорта? Вроде не продают. Придется тогда украсть у кого-нибудь. У какого-нибудь богатого человека, чтобы тому было не жалко.
С этими приятными мыслями Килил заснул.
11
Карчин никогда в жизни не чувствовал себя так плохо. Были неприятности, были даже беды, но все извне или вовне, в нем самом всегда все было стойко и достаточно уравновешенно. И никогда он сам не был причиной бед или неприятностей. Совершал, конечно, ошибки, не ошибается тот, кто ничего не делает, но сам же их быстро исправлял. А в теперешнем положении ему было горько и мучительно думать, что именно он, а не кто иной, оказался виновен. Вор виновен меньше, даже если профессиональный, вернее, профессиональный даже меньше прочих виноват: он этим живет. Я ворую, а ты не зевай. Но и пацан, хоть и убить его мало, виноват лишь в свою незначительную меру: ему счастье само в руки упало, он лишь воспользовался. А он-то, взрослый человек, как мог! Вышел, у какого-то рынка, хоть знает, что там ничего брать нельзя, воду особенно. Не утерпел, видите ли! Взял зачем-то всё с собой, кроме телефона, хотя от машины отошел на десять шагов и ни один взломщик не успел бы ее вскрыть и залезть. Не почувствовал, как сумка с руки сорвалась, вообще уму непостижимо!
Он оказался виноват перед собой и перед всеми, да к тому же и смешон. И поделиться печалью по-настоящему не с кем, вот когда с особой болью вспомнишь, что мамы уже нет... Лиля вроде жалела, сочувствовала, но не утерпела и спросила:
— Что же, поездка срывается у нас?
Они собирались вместе с Никитой отправиться после сдачи «Стар-трека» в круиз на туристическом морском новом лайнере «Триумф», где одних бассейнов по два на каждой из четырех палуб, где каждый вечер должны были выступать звезды отечественного и мирового шоу-бизнеса, а стоянки предполагались в лучших городах Средиземноморья — и подолгу, чтобы нагуляться и насмотреться. Юрий Иванович представил, каким бы славным оказался этот отдых, если бы все было нормально. Ему стало горько и он закричал:
— У тебя одна печаль — что купальники твои никто не увидит! Видел, как ты их перед зеркалом мерила! Купальники тоже: вся ж... наружу! Предупреждаю: порежу, купи человеческие! Ты замужняя женщина и мать, между прочим, а не топ-модель!
Лиля при этом глянула в зеркало, и по ее лицу было видно, что с поименованием ее замужней женщиной она еще согласна, а слово «мать» ей явно не понравилось. (Как сорокалетняя женщина, став вдруг по милости рано женившегося сына бабушкой, мирится с тем, что она бабушка, но категорически не желает, чтобы ее называли этим словом.) И почему бы ее не сравнить с топ-моделью, тоже непонятно, данные вполне подходящие. Но ссориться она не собиралась и сказала примиряюще:
— Юрчик, это мода, ты что? Ты же сам всегда следишь за модой, ты у меня молодец!
— Это не мода, а безвкусица сплошная! Одеваешься вообще, как бухгалтерша на б...ки в общежитие пожарников! — Юрий Иванович умеет иногда быть вполне остроумным.
