— Смотря кто он.
— Да ничего особенного. Начинающий адвокат. Ну, деньги есть, какие-то связи. Мелочь вообще-то.
— Тогда просто пошли его, да и все.
— Не посылается. Я подумала: может, как-нибудь придешь со мной и скажешь, что мой жених?
— Не поверит.
— Почему?
— Ты посмотри на меня. У меня на роже написано, что я тупой. Какой я тебе жених?
Полина засмеялась:
— Ты интересный! То признаешься, что жадный, то — что тупой.
— А я виноват, если таким родился? Я восемь классов еле-еле кончил. Тупой и ленивый. Я в охране потому, что ничего делать не надо.
— Нет, но мало кто признается, что дурак.
— Я не дурак, а тупой, — с усмешкой поправил Вася.
— А какая разница?
— Большая. Дурак, он только для других дурак, а для себя он всегда умный. Я думаю, дураки, они нарочно дураки. С дураков спрос меньше. Да нет, даже не так. Видишь, я даже объяснить нормально не могу, тормоз полный. А, вот как! — воскликнул Вася, догадавшись, что он хочет сказать: — Дурак, если чего не понимает, ему не объяснишь. Никогда. А я все понимаю, но очень медленно. Как до Китая пешком до меня все доходит. И на роже это написано. И рожа сама по себе тоже не картинка. Это я тоже понимаю, в отличие от дураков. Дураки себя любят. Короче, он не поверит.
— Жаль. А может, его просто побить немного? Побить где-нибудь в темном месте и сказать: «Отстань от девушки!»
— Можно, — согласился Вася. — За тысячу долларов сделаю.
— Что-то дорого.
— Не первый раз, цены знаем.
— В самом деле? Уже приходилось, да?
— Конечно. Но я тебе так скажу: толку мало. Их бьешь, а они еще сильней начинают приставать. Он после этого даже будет думать, что ты ему просто обязана. Вроде того: из-за тебя пострадал.
— Вот черт... А что делать?
— Да убить его насмерть, и все. Добавь две тысячи, сделаю.
— Ты с ума сошел? Придумал! — возмущенно фыркнула Полина.
— Боишься, узнают? Никто не узнает. Это вообще ерундовское дело, только надо не как в кино. Без всяких там пистолетов и вообще. Он один живет?
— Вроде.
— Не фиг делать. Звонишь в дверь: я ваш сосед, вы меня пролили. Он: где? Пойдем покажу. И в квартире его по башке железкой от арматуры. В рукаве спрятать — легко. Три удара, и медицина бессильна. Потом спокойно уходишь, спускаешься в метро, тхе енд. Найти невозможно. Я бы на спор сто человек убил и ни разу не нашли бы. Серьезно говорю. Или берешь букет цветов, будто на день рождения к кому-то, караулишь его, входишь с ним в лифт. В букете, само собой, железка...
— Перестань! — поморщилась Полина. — Железка какая-то... Он трусливый, я знаю. Его раз побить — отстанет.
— Дело твое. Он влюбился в тебя, что ли?
— Да вроде.
— Тогда, повторяю, не поможет. Самые трусливые, когда влюбятся, начинают храбреть до смерти.
— Откуда ты знаешь, влюблялся, что ли?
— Типа того. Точно не знаю. Ну, как, пока до меня допрет... Тут одна девочка ходила, хулиганка такая. Симпатичная. Один раз мне велели ее выкинуть, по морде слегка дать. Я выкинул, по морде дал. Сам уже даю ей по морде, а сам думаю: а я ведь влюбился в нее. А поздно уже. Говорю же, как до Китая пешком, — слегка загрустил Вася, вспоминая.
— Тогда ничего не надо.
— Почему? Убить самое простое. А три тысячи — это даром фактически.
— Отстань.
— Смотри, осенью дороже. А зимой еще дороже.
— Почему?
— Технология усложняется. Осенью на кустах листьев нет, вообще все заметней везде. А зимой тем более: снег, следы. Ну, договорились?
— Вася, ты в самом деле, что ли, тупой? Человеческая жизнь все-таки!
— Дерьма-то! — удивился Вася доводу Полины.
— Ты так говоришь, будто и меня мог бы за три тысячи убить!
— А почему нет? Ты мне кто?
— Все, Вася, бросили тему. Да и нет у меня таких денег.
— Так бы и сказала.
Полина пошла к выходу (ее работа закончилась), но остановилась, обернулась:
— Ты бы полечился, Вася. Может, где лечат от тупости.
— А зачем? Быстро соображать вредно.
— Это почему?
— Да потому. Допустим, что-то такое происходит. В нашей жизни всегда что-то происходит, — пояснил Вася, то ли не надеясь, что Полина поняла, то ли и ее считая туповатой. — И происходит быстро. И сообразительный говорит: ага, я сделаю это и это. И делает. А я чешу репу. Но пока он делал, все в жизни поменялось. И оказывается, он поспешил, зря сделал. А я хоть и чесал репу, оказался прав. Поэтому я умней, хоть и тупой.
— Интересно, — сказала Полина. — Есть о чем подумать.
— Подумай.
Тут у Полины зазвонил телефон.
Она удивилась, увидев, что звонит брат. Это бывает очень редко.
16
Они с Полиной почти не общаются. В детстве еще как-то что-то было, а года три или больше — нет тем для разговоров, нет пересечений. Вернее, темы, конечно, есть, но оба опасаются: начнется спор — неприятно, возникнет согласие — тоже проблема: надо говорить о чем-то дальше, продолжать дружбу, вспомнить о родственности, а она обоим мешает, оба мечтают уйти из дома и пожить в одиночестве.
Гоша звонил по следующему поводу: на каком-то вокзале изловили Килила. Поместили в детский приемник-распределитель, но все данные о нем есть (по ним и поймали), в том числе адрес и телефон. Позвонили домой, там оказался Гоша. Сказали, что могут выдать ребенка родителям. Гоша сообщил, что родителей нет, но может забрать он, старший брат. Спросили, сколько ему лет, объяснили: не положено, Гоша несовершеннолетний. Поэтому Гоша и позвонил Полине. Она совершеннолетняя сестра, ей Килила выдадут, не будет же он там дожидаться, пока мать приедет.
Договорились встретиться у метро, откуда до этого самого распределителя можно дойти пешком.
Они очень давно не ходили вот так куда-то вместе, было даже немного неловко. Полина вдруг подумала, что окружающие могут принять брата за ее молодого человека и удивятся: слишком молод для нее этот молодой человек. Гоша думал почти в унисон: в кои-то веки он идет с красивой девушкой, и та сестра, и окружающие наверняка об этом догадываются. Поэтому они стали говорить о деле: люди, говорящие о деле, не выглядят близкими.
— Значит, Килька все-таки собирался куда-то уехать, если на вокзале поймали? — спросила Полина.
— Наверно.
— То есть, получается, все-таки украл он эти деньги?
— Черт его знает.
