– ИНЦИ? – спросил Кравцов, который, надо отдать ему должное, знал больше, чем ему полагалось по службе, в том числе оперативной.
– Точно! – подтвердила Люба.
– А другие, значит, нормальные? Можно посмотреть?
Посмотрев, Кравцов сказал:
– Вы извините, Любовь Юрьевна, но обманул он вас. Буквы эти правильные и на таких иконах всегда пишутся. Вот, смотрите.
И Люба посмотрела на оставшиеся иконы. Одна была с распятием, и на нем – те же самые буквы. ИНЦИ.
– Ах он жулик!
– Вот именно. Только это еще доказать надо. Спасибо за помощь, Любовь Юрьевна. И кстати, скажите... Может, не вовремя, но такой вопрос: вы когда поняли, что муж утонул?
– Вот уж действительно не вовремя. Пойдемте.
Люба вывела Кравцова из дома и во дворе ответила:
– Не сразу, конечно. Может, вообще через месяц.
– Это как?
– Да так. Ждала. Надеялась.
– Ясно... И еще. Он на гулянку ведь в форме пошел?
– Ну да. Он к ней с уважением относился.
– И оружие с собой взял?
– Всегда ходил с пистолетом. Правда, патронов обычно не брал. Или один – на всякий случай.
– Этим патроном он, наверно, и выстрелил. Выстрел вы слышали?
– Услышишь, когда вокруг гомон такой... Нет, что-то слышала, только не поняла... И другие тоже...
– А форма где была?
– Форма? Рядом со мной положил. Я-то думала, он просто искупаться полез.
– А он не просто?
– Просто, но... В общем, рядом форма была.
– И пистолет никто не мог взять?
– Не знаю. Я же отвлекалась. Песни мы там пели... Выпивали, закусывали... Долго, что ли, подкрасться?..
Кравцов помолчал.
– Да ладно уж, спрашивайте, – разрешила Люба, поняв его молчание.
– Вопрос деликатный. Правда ли, что Андрей Ильич вам симпатизирует?
– Болтали что-нибудь? Ну, допустим, спьяну он меня даже и обнял – и что? Если смотреть, какой мужик спьяну какую женщину обнимает, это же... Как это в школе на уроках ботаники учили? Перекрестное опыление будет тогда! Несерьезно это, Павел Сергеевич! А с иконой какой стыд получился! Вы уж ее отнимите, что ли, а деньги я обратно отдам.
– Посмотрим. Мне понять надо, насколько этот Корытников далеко может зайти.
12
Корытников зашел, вернее, заехал довольно далеко, на окраину села, к дому старухи Квашиной. Увидев ее, сидящую на завалинке, он определил: старуха твердая, несговорчивая, принципиальная. Лаской не улестишь, нахрапом не одолеешь, душевностью не придушишь. По ситуации придется действовать. Подумав, Корытников порылся в портфеле и достал огромные пенсионерские очки, одна дужка которых была обмотана синей изолентой.
Вышел, поздоровался со старухой, помолчал, огляделся и спросил:
– Одна живешь, бабушка?
– Одна...
– Пенсию нерегулярно платят, наверно? – заранее пособолезновал Корытников.
– По-всякому. Когда нормально, а когда и, бывает, задерживают...
Корытников попробовал взять ноту социальной неудовлетворенности, на которую обычно пожилые люди реагируют охотно:
– Вот именно, задерживают! Пенсию не выплачивают, работать людям негде, или платят копейки! Гибнет русская деревня!
Но Квашина не подхватила эту ноту. Оглядев Корытникова, она спросила:
– Ты, не пойму, из райсобесу, что ли? Была у меня одна женщина...
– Наша сотрудница! – уверенно сказал Корытников. – Ну, пойдем, жилищные условия твои обследуем! Крыша не течет? В окна не дует?
– Крыша текет в одном месте, когда сильный дождь. Шарову говорила, а он: поставим в график в списке ветеранов труда. Ему, конечно, виднее, он власть.
– Ага! Ты власть уважаешь, значит?
– Уважаю. Они на то поставлены.
– Это хорошо!
Войдя в дом Квашиной, Корытников сразу увидел в углу целый иконостас и подошел к нему, вглядываясь.
– Ты чего там, райсобес? – спросила Квашина. – В углу текет, говорю же тебе! Вон там!
Но Корытников как остолбенел. Он уставился на одну из икон и шевелил губами, будто молился. Но если вслушаться, это была не молитва, а всего лишь слова:
– Быть того не может...
Тут он вдруг бросился прочь из дома. И через минуту вернулся с чемоданчиком. Раскрыл его, там оказались различной величины пробирки, пипетки, щипчики и ножички. Схватив кусок ваты, Корытников смочил его чем-то и провел по одной из икон. Очищенная полоска заблестела чистым золотом.
– Ты чего там делаешь? Ну-ка, отойди! – рассердилась Квашина.
– Не шуми, бабушка! – весело закричал Корытников. – Я же сказал: я из райсобесу, специалист по народному творчеству и иконам. Сейчас ты увидишь...
Он протирал дальше, и все яснее были видны Богоматерь с младенцем на престоле, небесные силы сверху – полукругом, а внизу пророки, праотцы, святители, апостолы... Корытников решительно обернулся к старухе:
– Вот что, бабуля! Ты уважаешь власть, правильно! И она в моем лице предлагает: мы тебе чиним крышу, а ты сдаешь эту икону на хранение в музей. Знаешь, что такое музей?
– А то не знаю. Только сдать не могу. Мне еще мама говорила: эту, говорит, иконку никому не отдавай, она от деда мне досталась, а деду тоже от деда. Если, говорит, только когда совсем плохо будет.
– А тебе еще не совсем плохо? – огляделся Корытников, имея в виду скудность обстановки, близкую к нищете.
Но Квашина не согласилась:
– А чего это мне плохо? Здоровья нету, само собой, а остальное есть. Пенсия обратно же... Мне что надо: чтобы на похороны все было. И денежки, и прибор всякий. Я уж лет пять назад все приготовила.
Корытников зашел с другой стороны:
– Пойми, родная ты моя, не получится у тебя мамин завет выполнить!
– Это почему?
– Во-первых, икона гниет уже у тебя.
– Выдумал, икона гниет! Ты соображаешь, что говоришь, нехристь ты!
– Я нехристь? На! – И Корытников истово и демонстративно перекрестился. А после этого даже поцеловал облюбованную икону. И заодно ощупал ее, обстукал и даже, кажется, на зуб попробовал фактуру дерева.
– Ты чего там опять? – всматривалась Квашина.
– Не видишь? Молюсь!
– Куда мне видеть, я слепая совсем! – вздохнула Квашина. – Очки вон какие ношу: глаза с кулак. – Она надела очки, и Корытников увидел, как сквозь них глядят на него огромные глаза старухи.
