– Мыслите аналитически, Любовь Юрьевна! – одобрил Кравцов. – Ну, извините за беспокойство!
Он пошел со двора. И проходя мимо навозной кучи, вдруг поскользнулся, взмахнул руками и упал. И очень неудачно – в свежее.
Люба смеялась и ахала:
– Ох, как же это вас! Быстро снимайте все, я застираю! В мокром пойдете, но ничего, сейчас жарко!
Кравцов вошел в дом, там, стесняясь, разделся, Люба усадила его на стул, укрыла старым одеялом и пошла приводить в порядок одежду. А Кравцову не сиделось. Он быстро подошел к платяному шкафу, открыл его, осмотрел. Потом оглядел обеденный стол. Потом открыл другой стол, посудный («с пузом» – называют его в Анисовке), посмотрел, что внутри.
И опять сел, ожидая Кублакову.
6
Он ждал Кублакову, а народ у омута ждал чуда.
Лев Ильич отвез Хали-Гали и вернулся. Увидел, что людей прибыло. В том числе находился здесь и технолог Геворкян.
– Роберт Степанович! Вы почему не на заводе? Тоже на сома захотели посмотреть?
Геворкян ответил со странным вызовом:
– А почему бы и нет?
– И другие здесь? – завертел головой Лев Ильич.
– Все работают! – гордо сказал Геворкян. – А я ушел. В первый раз за тридцать лет ушел с завода в рабочее время. Знаете, почему? Я понял: нельзя столько лет заниматься тем, что тебе неинтересно! Это насилие над собственной душой!
– Опять увольняться собрались?
– Да! И на этот раз серьезно! Поеду в Краснодарский край, там виноградники расширяют, специалисты нужны.
Лев Ильич понял, что Геворкян не шутит. И начал улещивать:
– Роберт Степанович, успокойтесь! Я без вас как без рук, вы что? Ладно, если вам невтерпеж, давайте налаживать производство кальвадоса. Но параллельно пока.
– Вы обещаете?
– Конечно! За два года полностью сменим профиль.
– И сидр будем выпускать! И сухое яблочное вино! Хорошее!
– Все в наших руках, Роберт Степанович!
– Ладно. Иду на завод. Только если сома поймают, пришлите кого-нибудь из мальчишек, чтобы сказали. Посмотреть хочу.
– Обязательно!
Геворкян ушел, а Андрей Ильич, слышавший разговор, спросил брата:
– В самом деле профиль хочешь сменить?
– Ага, уже сменил. Я сейчас на вложенный рубль имею три рубля прибыли. А с этим кальвадосом совсем не то. Вложить надо не рубль, а десять, а прибыль едва двенадцать.
– Два рубля с десятки – тоже деньги.
– Не учи меня, пожалуйста! – разозлился Лев Ильич. – Ну, чего вы там? Зацепили что? Ну, тяните уже, тяните!
Тянуть было нечего. Но люди не расходились, стояли у омута.
7
Люди стояли у омута, поэтому возле Хали-Гали был только Вадик.
Старик лежал у дома, под навесом.
– Может, в дом пойдем? – предложил Вадик.
– Душно там. Давит. Ты иди. Мне легче уже.
Вадик положил рядом со стариком коробки и упаковки:
– Таблетки пей. Вот эту на ночь, обязательно!
– Выпью. Не поймали еще?
– Кого?
– Сома. Обидно, – грустно сказал Хали-Гали. – Всю жизнь хотел увидеть, а он возьмет и без меня вынырнет.
– Ничего. Мы сфотографируем и покажем. Я зайду еще.
– Заходи. Спасибо тебе.
И Вадик убежал к омуту.
А Хали-Гали навестила Квашина.
– Ну чего? Помирать собрался, Семен?
– Какая ты была, Настя, такая осталась, – сказал Хали-Гали с неудовольствием. – Нет чтоб утешить, ты сразу – помирать.
– Боишься, что ли? Бояться не надо.
– Да не боюсь, а некогда как-то. Обидно: сома не увижу.
– Нашел о чем думать. Ты лучше сообрази, все у тебя готово или нет?
– А чего готовить? – засмеялся Хали-Гали, но засмеялся осторожно, тихо, чтобы не очень себя расколыхать. – Чего готовить? Она не гость какой, ей выпить-закусить не надо.
– Тебе зато надо! – наставляла Квашина. – У тебя хоть костюм-то есть нормальный? Помнишь, Чуркина Петю хоронили? Тоже один жил, костюма полного ему собрать не смогли, пинжак только надели на него, сверху простынкой покрыли – сойдет. А ветер поднялся, покров-то сорвало, а он там без штанов. Стыды! А дочь рядом – и хоть бы хны ей. Прости ее, Господи; говорят, совсем в городе спилась. Есть у тебя костюм-то?
– Пинжак отдельный есть. И костюм в шкафе висел, я его марлей завесил лет десять назад, он и висит. Хороший костюм, бостон. Сходи глянь, что ли?
Квашина пошла в дом и вернулась с запеленутым в марлю костюмом. Сняла марлю, и мелко посыпалась труха. Костюм оказался весь изъеден молью: на рукавах, спереди, на брюках – везде причудливые дыры.
– Вот тебе и костюм! – сказала Квашина. – А ботинки есть?
– Зачем они мне? В сапогах ловчее. Я в них семь лет хожу. Знаешь, какая подошва удобная стала? На каждую мозоль своя вмятинка!
– И в гроб в сапогах положут?
– Да тьфу, что ж ты каркаешь-то? – обиделся Хали-Гали. И ему полегчало вдруг от обиды. Он даже сел.
– Я не каркаю, – объяснила Квашина. – Живи еще хоть лет пять, мне не жалко. А если не проживешь? По-хорошему и гроб заранее надо бы. У меня в сарае давно стоит, точно по мерке, Суриков сделал... Иконку не принести тебе?
– Зачем? Я неверующий.
– Откуда это ты знаешь?
– А кто знает, как не я? Ты сказала! – хлопнул Хали-Гали руками по коленкам.
– Это ты не знаешь, это ты думаешь. Ладно, ты лучше ляжь, не труди себя.
Квашина пошла со двора, но Хали-Гали ее окликнул:
– Насть, ты вот что... Найди, что ли, Сурикова, пусть заглянет.
Квашина поняла мысль старика:
– Вот! Это дело!
И поспешила к омуту.
8
Она поспешила к омуту, где продолжались действия по выманиванию сома. Суриков напряженно наблюдал, как Мурзин ладит взрывчатку. Поэтому он был недоволен, когда Квашина передала ему просьбу Хали-Гали.
– А чего ему надо-то?
– Ты иди и узнаешь, чего надо.
– Я уйду, а сом появится.
– Там человек помирает, имей совесть!
– Сходи, в самом деле, к старику, – сказал Мурзин. – Я взрывать без тебя не буду.
– Ладно, я быстро!
И вот Суриков уже входит во двор Хали-Гали. Тот опять ослаб и лег.
– Симулируешь помаленьку? – бодро спросил Суриков.
– Ага. Ты вот что. У меня в доме, на полке справа, где часы, рулетка. Принеси.
