Суриков достал из кармана рулетку.
– У меня своя. Сома буду мерить, когда вынем. А тебе зачем?
– Медкомиссию хочу пройти.
– Какую медкомиссию? И я-то при чем?
– При том. Для больницы надо. Вадик сказал, теперь размеры требуют, чтобы положить.
– Правда, что ли?
– А я когда врал? – спросил Хали-Гали. – Так что давай меряй меня по длине и ширине.
– Чего только не придумают! – восхитился Суриков. И измерил рост Хали-Гали.
– Где еще?
– В плечах.
Суриков измерил в плечах.
– Теперь иди все-таки в дом, там на той же полке тетрадка лежит, ты сверху размеры запиши. И не забудь, куда записал!
– Мне-то зачем?
– Мало ли... Пригодится!
– Чудишь ты, дед! Ладно, запишу...
Суриков зашел в дом, нашел тетрадь, записал – и заторопился обратно к омуту.
Мурзин как раз приготовил взрывчатку. Велел всем отойти, поджег фитиль и кинул пакет в воду. Вскоре послышался взрыв – не такой мощный и громкий, как все ожидали. Несколько мелких рыбешек всплыли вверх пузом, ребятня с радостным визгом бросилась доставать их. Сом не появился.
– Маловат заряд, – сказал Мурзин. – Поосторожничал я. Надо второй готовить.
Он начал готовить второй, а люди все ныряли, совали палками, закидывали удочки с большими крючками. Безрезультатно.
Кравцов, как бы тоже увлеченный процессом, ходил по берегу и улучил возможность спросить Льва Ильича про таблетки.
– Какие таблетки? – не понял Шаров-старший.
– Вадик через вас передавал Кублакову, что нельзя пить алкоголь вместе с таблетками. Вы передали?
– Не помню. Наверно, передал.
– Но он все равно пил?
– Так день рождения же!
– Не его день рождения.
– Ну и что? Не могло такого быть, чтобы праздник, а Кублаков – не пьет! Все пьют, а он нет? Да он от одной тоски застрелится!
Поразмыслив, Кравцов подошел к Стасову, отвел его в сторонку и очень вежливо, извинившись, спросил: не показалось ли Стасову, что Кублаков был пьян?
– Не показалось. Скорее наоборот – показалось, что трезвый. Пьяный человек и плывет по-пьяному, а трезвый – иначе.
– Ясно...
Подошел Кравцов и к Леньке, который, само собой, ошивался тут же. Он уже спрашивал у него про пистолет, и тот ответил, что нашел его в камышах на берегу. Не у самой воды, а в сухой гуще перед лесом. Кравцов решил уточнить одну деталь: был ли пистолет просто брошен или как бы положен – и положен недавно?
– Так не ложут! – сказал Ленька. – Он прямо воткнутый был, будто кинули его. И, ну, зарос, что ли, уже. Ну, не зарос, а всякое говно на нем уже налипло.
– Надо говорить: мусор.
– Нет, ясно, что не человеческое говно, мусор, ну да, – исправился Ленька.
У Кравцова было ощущение, что зыбкая цепочка, которая вяло, обрываясь, тянулась столь долгое время, скручивается в весьма ощутимую цепь. И он решил сделать то, что давно пора было сделать (но не хватало для этого уверенности): сходить к Клавдии-Анжеле.
9
Он пошел к Клавдии-Анжеле.
В магазине были Синицына, Савичева и Сироткина. Женщины, в отличие от мужчин, в большинстве своем менее любопытны насчет загадок природы. Эти загадки, как правило, не имеют никакого отношения к тому, что их действительно интересует: дом, хозяйство, семья, дети. И пусть там будет НЛО, снежный человек или даже корабль приземлится с инопланетянами, но если это произойдет тогда, когда женщине нужно кормить ребенка, доить корову или пропалывать картошку, она ни ребенка, ни корову, ни картошку не бросит. И тут речь не о приземленности, а о насущности женской жизни, а заодно удобный повод высказать давнишнее наше мнение: байки о женском любопытстве – голый миф. Хотя поговорить о всяких странных вещах они тоже не прочь, но по ходу жизни, не прерываясь.
– Этому сому, как Дикому Монаху, лет сто, – увлеченно рассказывала Сироткина. – Ночью монах на берег выходит, посвищет – и тот приплывает.
– Точно, точно! – соглашалась Савичева. – Монах обязательно где-то в пещерах живет! Кто у меня месяц назад гуся украл?
– Строители, может? – засомневалась Синицына.
– Строители? А старый тулуп пропал, я его проветриться вывесила? Тоже строители? Им-то зачем? А вот монаху, чтобы греться, самое то! – сказала Савичева.
Синицына пожала плечами. Не то чтобы ей казались невероятными рассказываемые вещи, но досадно было, что не она рассказывает. И поэтому она покачала головой:
– Слушаю вас и прямо глазам своим не верю! Современные женщины, а выдумывают, как темные старухи какие-то! И сом у них столетний, и монах какой-то... Я вон в телевизоре смотрела: никаких этих... полунормальных, что ли?
– Паранормальных, – сказала Клавдия-Анжела.
– Вот! Никаких паранормальных явлений нету!
Раздосадованная Сироткина вскрикнула:
– Ну да, ну да! Ты еще, баб Зой, про сыновей расскажи! С высшим образованием! Начальники обои!
– А тебе-то что? – тихо спросила Синицына.
– А то! Старший – да, в правительстве сидит, спорить не буду! Зато младшего мой Сироткин у вокзала под лавочкой видел. Спит под лавочкой – и бутылочка под щекой!
Все знали, что у Синицыной получились разные сыновья. Но вслух об этом не любили говорить. Во-первых, потому, что они и у всех – разные. Во-вторых, если из двух один получился все-таки порядочный, это радость, грех другим попрекать.
Поэтому Сироткину никто не поддержал, наоборот, осудили, хоть и молча.
Тут и вошел Кравцов:
– Здравствуйте, женщины! Здравствуйте, Клавдия Васильевна!
– Спасибо! – весело ответила Клавдия-Анжела. Женщины одна за другой вышли, а Кравцов спросил:
– За что же спасибо?
– За то, что по имени-отчеству зовете. А то кто Анжелой, никак их не исправишь, кто Клавой, а кто сразу двумя именами зовет... Собачку не нашли?
– Да нет... Я вот что...
– Про Кублакова хотите спросить?
– А вы откуда знаете?
– Так вы сегодня у всех спрашиваете. День у вас такой.
– Но вас-то при этом не было!
– А это неважно. Ладно, слушайте мое мнение: утопился он. Сам.
– С чего это?
– Да говорил об этом. Утоплюсь, говорит, от тоски. Люба, говорит, от меня материальных благ требует, а у меня, говорит, душа. И милицейская шкура, говорит, надоела...
– Значит, он со своей душой – к вам? Симпатизировал, значит?
