– Думаю, – сказал Терепаев, – вряд ли они тут объявятся. Но если что, разрешаю действовать самостоятельно.
– Спасибо.
Терепаев посмотрел на работающего Сурикова и сказал:
– Правильно! Трудом их надо воспитывать!
– Да он так, помогает.
– Тоже хорошо! Мне, кстати, нужно.
И Терепаев направился к строению, которое сноровистый Суриков уже все обшил досками, и оно выглядело как готовое. Даже дверь прилажена.
Терепаев, кивнув Сурикову в знак приветствия, открыл дверь, шагнул – и исчез.
Кравцов, занятый бумагами, не успел предупредить его, что туалет не до конца оборудован: основной функциональной части, то есть помоста с дырой, еще нет.
Терепаев, свалившийся в яму, нещадно ругался. Суриков задумчиво слушал, как бы запоминая особенно интересные обороты.
– А ну, помогите! – приказал Терепаев.
Тащили его, довольно тяжелого, вдвоем.
– Ты чего же, сукин сын, не сказал, что там дна нет? – заорал Терепаев на Сурикова.
– А вы не спросили. Я думал, вы просто посмотреть хотите...
– Твое счастье, что там еще нет ничего, а то бы я тебя смешал с этим самым! – отряхивался Терепаев, поглядывая, не смеются ли над ним Суриков и Кравцов.
Но лица обоих были соболезнующими и вполне уважительными.
Удовлетворившись этим, еще поворчав и дав напутствия Кравцову, Терепаев уехал.
5
Терепаев уехал, а Кравцов решил сходить к Куропатову, чтобы поговорить с ним о брате. Куропатов не понял:
– А зачем?
– Просто у меня обязанность такая: знать обо всех людях, кто здесь живет, – объяснил Кравцов.
– Он не здесь живет, он в тюрьме живет.
– Но ведь вернется рано или поздно. Срок кончится, и выпустят.
– Срок кончится – новый добавят! Оттуда так просто не выпускают, – сказал Куропатов.
Кравцов не согласился:
– Почему? Если соблюдать режим... Не бегать... Кстати, почему он так стремится убежать? Очень на родину хочется?
При этих словах Кравцов пристально посмотрел на Куропатова. Тот пожал плечами, но видно было, что ему известна причина такого стремления на родину. Однако Кравцов помнил правило: нащупав ниточку – не дергай, оборвется. Жди, когда ниточка станет прочней. Поэтому не торопился развивать вопрос, а посочувствовал:
– В самом деле, обидно: сел за пустяк, за мелочь, а просидел пятнадцать лет!
– В том-то и дело! – сказал Куропатов. – Убить бы этого Юлюкина, паразита, посадил человека ни за что! Я ему не раз говорил: ну что, главный бух, радуешься? А вот интересно, как ты порадуешься, когда Евгений все-таки вернется!
Лидия, проходившая мимо, услышала слова мужа и предостерегла его:
– Михаил!
– А я чего? – оправдался Куропатов. – Я не грожу ведь, я просто... Рассуждаю! И не про себя. В самом деле, наверно, Юлюкин как подумает, что Евгений прийти может, ночей не спит.
– А что он конкретно бухгалтеру-то сделал? – спросил Кравцов, хотя из присланных материалов знал, что именно сделал Евгений.
– Да ничего не сделал! Побил слегка, вот и все. А тот засадил человека.
– Не простил?
– Такой простит. За сарай еще разозлился, будто Евгений ему сарай сжег.
– А он не сжег?
Куропатов опять как-то странно замешкался, отвел глаза и сказал неохотно:
– Дело темное...
Кравцов резко сменил тему беседы:
– Михаил Афанасьевич, а письма брат пишет?
– Редко. О чем там писать?
– Ну, может, спрашивает о чем-то, – предположил Кравцов. – О вашем здоровье, о всяких делах. Про того же Юлюкина, например. Как, дескать, поживает?
– Это спрашивает, точно. Прямо будто заботится, чтобы тот не помер раньше времени. Смешно!
– Да, смешно... – задумчиво сказал Кравцов, которому было не смешно.
6
Кравцову было не смешно, но стало бы еще не смешнее, если бы он каким-то образом увидел, что происходит в двух десятках километров от Анисовки.
Там по реке плывет лодка с подвесным мотором. В ней двое мужчин, оба в драной одежде, прихваченной где-то по случаю. И лодка украдена. Это и есть беглецы Валерий Дюканин и Евгений Куропатов, которых проще будет звать по кличкам: Декан и Укроп. Укроп правит, поглядывая по сторонам, а Декан развалился на носу, будто нет никакой погони, будто он совершает увеселительную прогулку. Вот только шум мотора мешает. И, покашляв, он обратился к Укропу:
– Любезнейший! Заглушите-ка мотор! Невозможно разговаривать!
Укроп выключил мотор, но сказал:
– Плыть надо!
– Минута ничего не решит. Не могу же я кричать, как муэдзин, на всю округу. Мы даже не познакомились как следует. То, что вы Укроп, я знаю. А девичье имя?
– Евгений.
– А по батюшке?
– Да ладно тебе.
– Не ладно и не тебе. Мы на свободе и давайте общаться как свободные люди.
– Ну, Афанасьевич.
– Очень хорошо. А я Валерий Ростиславович. Скажите же наконец, Евгений-ну-Афанасьевич, каков ваш план?
– В деревню плывем, где я жил. Там брат у меня, и вообще... А главное, касса есть, там винзавод богатый, деньги всегда имеются.
– Представляю. Рублей сто, а то и сто десять. Ладно, мне только одеться и хоть немного на карманные расходы. Далее отправлюсь туда, где меня любят и ждут. Что ж вы? Вопросов больше нет, заводите!
Укроп завел мотор, лодка поплыла. Укроп хмуро глядел на воду. Если бы они не сошлись случайно с Деканом в больничке при пересылке, не придумали вместе и не осуществили план побега, приставив иглу шприца к глазу медсестры, он ни за что не стал бы знаться с этим человеком. Тюрьма всех правит, конечно, но Укроп во многом остался самим собой, не блатным и не приблатненным, просто мужиком, которого беда временно поселила в тюрьме. Правда, эта временность слишком затянулась. Декан совсем другой. Он не вор в законе, но закон знает, ему просто удобней быть самому по себе. Он в таком авторитете, что не разменивает себя на блатную феню, говорит подчеркнуто вежливо, даже вычурно. Но Укроп давно понял, что нет опасней таких людей. Сама их вежливость есть форма презрения к окружающим. А длинный и плавный речевой оборот может закончиться коротким и точным движением, после чего собеседник падает на пол и хрипит с заточкой в горле. Убийца же стоит спокойно, как ни в чем не бывало, и взгляд его выражает: «И кому понадобилось сотворить такую глупость, скажите, пожалуйста?» За вечной ленивой усмешкой кроется такая холодная и постоянная злоба, что не приведи бог кому столкнуться с нею...
