– А зачем же тогда такой скандал?
Липкина села напротив участкового, застенчиво улыбнулась:
– Правду сказать? Скажу, только не смейся. Я женщина одинокая, чем мне еще развлекаться? Схватишься с соседкой, так-перетак, мать-перемать, прости меня, господи, вот тебе и Большой театр, вроде того! Не телевизор же смотреть все время! Забор! Будто и говорить больше не о чем. Я, например, вот что тебе скажу. Я же с Людмилой работаю, я ее насквозь вижу. И вижу я, скажу тебе, что не жить ей тут. И тут не жить, и с Виталей не жить. Он парень золотой, прямо редкий! Но как бы тебе сказать... – простоватый он для нее.
Кравцов не поднимал глаз от чашки. Спросил:
– А зачем вы мне это рассказываете, Мария Антоновна?
– Да брось ты, знаешь, зачем!
– Нет, удивительно. Мужчина и женщина пару раз случайно встретились. Ничего не было. И всё, сосватали! Вот деревня-то, в самом деле!
– То есть ничего не было, а народ сочинил?
– Именно так.
– А я тебе как сама деревенская, хоть и учительница, скажу: народ всегда прав! Он всегда видит внутрь ситуации! Вы, может, еще и сами думаете, что у вас ничего нет, а народ видит, что в действительности все уже есть, только вы еще этого не поняли! Вы, может, про это слова не сказали, а народ уже все услышал! И правильно ведь услышал, скажешь – нет?
– Нет.
– Вот оно что! – догадалась Липкина. – Обманываете вы друг друга, я смотрю! Ты помалкиваешь, и она молчит. Ты боишься, что она тебя, просто говоря, пошлет, а она боится, что наоборот – ты ее то же самое! Боитесь вы друг друга, вот в чем проблема!
– Послушайте, Мария Антоновна...
Липкина отмахнулась от глупостей, которые намеревался ей сказать Кравцов.
– Это ты послушай! Предлагаю в глубоком секрете, между нами. Я зайду к ней как коллега к коллеге. И будто проболтаюсь, скажу: был у меня Кравцов, лица на нем нет, просто явно сохнет!
– Зачем?! – Кравцов чуть не обжегся теплым чаем.
– Облегчу тебе задачу, а то так и будешь бекать-мекать, как больной козел, прости на добром слове!
– Да нет никакой задачи!
– Зачем же ты женщине голову морочишь?
– Ничего я не морочу. У нас с Людмилой просто хорошие отношения. Легкая дружба, если хотите. Может это быть?
– Не может! – категорически возразила Липкина. – Никогда еще дружбы между мужчиной и женщиной не было! Если только они друг от друга совсем ничего не хотят. Но если не хотят, то зачем тогда и дружба? Нет, Паша, ты сам себе признаться боишься! А забор этот... – вернулась она вдруг к теме. – Не в земле же все-таки дело. Какой пример для молодежи, если на ее глазах учительницу оскорбляют почем попало? Резонно?
– Вообще-то...
– В этом и суть! Ты тоже какой-никакой, а представитель сельской интеллигенции, должен понимать! Нельзя допускать нас с грязью смешивать! Согласен?
– С одной стороны – да...
– А другой и нет! Есть одна сторона: уважение к личности! Когда она есть, конечно. Я вот, извини, личность. Через мои руки полсела прошло! А кто Нюрка? Она разве личность? Хабалка она, а не личность, если честно!
Кравцов, зная, что не имеет права принимать чью-то сторону и даже показывать свое расположение к кому-либо, стал прощаться.
Липкина не держала его. Она улыбалась так, будто свое дело сделала.
12
Она свое дело сделала, а Нюра еще нет. Она зорко стерегла Кравцова и пригласила его заглянуть на минутку. В дом он войти остерегся, тогда Нюра повела его в небольшое уютное строение из досок, называемое летней кухней.
– Дача при доме! – похвасталась она.
– Хорошо, – огляделся Кравцов.
– А что толку? – с горечью сказала Нюра. – Я для Толи старалась тут красоту навести, для мужа. А вышло что? Пришел муж – и сбежал. Из-за кого? А все из-за нее, из-за тети Маши бессовестной, хоть она и учительница. Оскорбила человека, он и ушел. Понимаете, что получилось? Не в заборе дело, а семью она мне разбила фактически! Она-то одна давно и старая, а я-то одна не могу! Я и молодая, и... Может, конечно, не сильно красивая, не знаю, – засомневалась Нюра. – Вы как скажете? Ну, на ваш городской взгляд?
– Вы, Анна Антоновна, очень симпатичная женщина. Привлекательная, – объективно сказал Кравцов.
– Да уж! – не поверила Нюра. – А фигура? Я вон читала, вес должен быть – рост минус сто минус десять. А у меня, я вешалась недавно, получается минус восемь всего. Не дотягиваю до стандарта!
– На мой взгляд, лучше стандарта, – сделал Кравцов формальный комплимент.
Но Нюра отнеслась к похвале неформально. Так неформально, что даже слезинка в глазу появилась.
– Ну вот... Расстроили вы меня....
– Почему это?
– Как же? Знала бы, что уродина, ну и не переживала бы. Не едет муж – а зачем ему к уродине ехать? А если, как вы говорите, я ничего еще, то обидно же! Я его столько ждала, готовилась, лишнего не съем, не выпью, крем для рук французский купила! Вы вот потрогайте, потрогайте!
Нюра протянула Кравцову руки. Кравцов дотронулся до них и признал:
– Да... Очень...
– И что мне делать теперь? Вы вот умный, молодой, привлекательный тоже, вот скажите: что мне делать?
– Смотря в каком смысле... – не понимал ее Кравцов.
– В жизненном!
– Ну, не знаю...
– Ты пойми, Паша... Ой! – испугалась Нюра. – Оговорилась я! А может, ничего?
– Ничего.
– Спасибо. А меня Аней можно. Ты пойми, Паша, не в заборе дело. В принципе! Если бы я знала, что он должен ко мне ближе стоять, я бы своими руками отодвинула: на, Мария Антоновна, пожалуйста, подавись на здоровье! Но я же знаю, что он стоит где надо, а это уже принцип, понимаешь?
Кравцов, конечно, все понял. И сказал:
– Все уладится, Анна Антоновна.
– Да? – обрадовалась Нюра. – Ну, спасибо!
– За что?
– Ладно, ладно, не за что, – успокоила Нюра его служебную совесть, а взглядом и улыбкой намекала: мы с тобой люди умные, мы молча договорились.
И Кравцов ушел с неприятным чувством, что его слегка обвели, но непонятно, как это случилось.
13
– Как это случилось? – недоумевал Желтяков, глядя на пустое пространство, где вчера был штакетник.
– Это я вас должен спросить! – закричал Лазарев. Клюквин ответил ему угрюмо и честно:
– Мы свое дело сделали. Все поставили как надо. А если потом разобрали и унесли, мы за это не отвечаем.
– Да где вы ставили? Где ставили? – бушевал Лазарев. – Следов даже нет!
