– Дело нехитрое. Если упряжь осталась, конечно...
Хали-Гали начал искать упряжь – и нашел. Принялся выводить Сивого, запрягать его в телегу. Кравцов внимательно наблюдал, всегда готовый научиться тому, что не умел. Но долг превыше всего. К тому же правило: задавать неожиданные вопросы в неожиданное время и в неожиданном месте. И Кравцов сказал:
– Вы, дедушка, наверное, все знаете про местные дела?
– А кто и знает, если не я! – охотно согласился Хали-Гали.
– Правда, что участкового Кублакова утопили?
Кравцову показалось, что спина старика, надевавшего хомут на мерина, застыла и напряглась. Помешкав некоторое время, Хали-Гали обернулся и спокойно ответил:
– Неправда. Сом его съел.
– Какой сом?
– Обыкновенный. То есть необыкновенный. Лет ему никто не знает, сколько. В нем одной длины метров пять. Серьезно говорю. Я его своими глазами видел раз десять, только ночью. Днем он не показывается. В Кукушкин омут заходил, там такая глубь, что на дне лед лежит. Серьезно говорю!
И вот Сивый запряжен. Усадив Сурикова, Кравцов сел сам, неумело взял вожжи и крикнул:
– Но!
Мерин не шевельнулся.
Кравцов хлопал вожжами, кричал и даже, соскочив, толкал мерина в бок. Тот стоял.
– Отвык, – сказал Хали-Гали. – Год в упряжи не ходил. И старый уже.
– Зачем же мы впрягли его?
– Ничего, вспомнит. – И тут Хали-Гали вдруг кудряво и длинно выругался, после чего Сивый медленно, но верно пошел вперед. – Максимыч без матюгов не ездил, Сивый и привык, – объяснил Хали-Гали.
Цезарь, глядя вслед телеге, решил: наверное, Суриков, с которым Павел Сергеевич так сдружился, что не отходит от него, решил покатать Кравцова по селу. Нет, подумал Цезарь, я останусь. Село я уже видел, а странное это животное, признаться, меня нервирует. Ноги огромные уж очень. Не то чтобы страшно, а неприятно как-то.
А Сивый, наверно, привык, чтобы его обругивали через каждые несколько метров, потому что вскоре остановился.
– Пошел! – кричал Кравцов.
– Ты матом его! – с улыбкой посоветовал Суриков.
– Извините, мата не люблю.
– Скажи – не умеешь.
– Умею, но не люблю.
– Откуда тебе уметь, юный пионер? В какой теплице тебя растили, интересно?
Это Кравцова обидело. Он хоть и учил себя всегда не поддаваться на такие провокации, но мужская честь – понятие тонкое. И, набрав воздуха в грудь, он доказал Сурикову и мерину свое умение ругаться, когда надо. Суриков это умение оценил и зашелся одобрительным смехом, а вот мерин почему-то не отреагировал.
Но тут Кравцов увидел то, что заставило его усомниться в причине смеха Сурикова. Огибая телегу, перед ним выехала на велосипеде женщина. И с негодованием на него обернулась. Молодая и симпатичная. А если честно сказать – красивая. Вида вполне городского и даже интеллигентного. И это понятно: то была Людмила Ступина, местная учительница истории и физкультуры, женщина с разнообразным прошлым, о чем позднее.
Кравцов страшно смутился.
– Извините, – сказал он. – Это я не вам.
– А я и не подумала, что мне! – холодно ответила Людмила и поехала дальше.
Отсмеявшись, Суриков, которому надоело торчать на телеге с милиционером посреди села, попробовал свои способности. Тщетно.
Мимо шел Микишин, серьезный и работящий мужик, любящий во всем доказывать свою умелость. Он заинтересовался проблемой. Применил мастерство – и Сивый сделал несколько шагов. Но опять встал.
Подъехал на тракторе Володька Стасов. Тоже попробовал. Мерин стоял.
Юлюкин, главбух, проходил мимо. И он попытался. Мерин стоял.
Вскоре вокруг телеги собралась небольшая толпа. Сивого крыли так, как, возможно, за всю прежнюю жизнь не приголубливали. Но ему чего-то не хватало. Слова-то словами, но, видимо, сам голос тоже играет роль.
– Тембр у нас не тот! – высказал Вадик догадку.
Но эту догадку тут же опровергла появившаяся Липкина. Увидев Кравцова, она вспомнила утреннюю обиду и высказала милиционеру все, что о нем думала. Не стесняясь. Во весь голос. И несмотря на то, что тембр ее был менее всего похож на тембр покойного Максимыча, Сивый вдруг дернул и не просто пошел, а пустился рысью, а тут спуск, мерин понес, Кравцов выпал на первом же ухабе, Суриков катался по телеге, пытаясь не слететь – и себе же во вред, потому что телега вскоре перевернулась и накрыла его. Он чудом остался жив и даже не очень ушибся.
13
Суриков чудом остался жив и даже не очень ушибся.
И вот уже вечер. Кравцов наварил Цезарю гречки, которую привез с собой, вывалил туда полбанки тушенки, а остальное съел сам в холодном виде. Достал еще банку, сказал Сурикову:
– Давайте открою, поедите.
– Пошел ты, – невежливо ответил Суриков. Он лежал на кровати, примкнутый к ней, и злился.
– Вы, Суриков, сказали, что утопили бы участкового. За что? – неожиданно спросил Кравцов.
– За то же, что и тебя утопил бы. Много о себе думаете. Власть, ё!
– Но ведь власть. Или так скажем – обеспечение правопорядка.
– Он в самом бы себе порядок сперва навел! Пил, как последний, от жены за Клавдией-Анжелой ухлестывал! Все видели!
– За Клавдией и Анжелой? – не вполне расслышал Кравцов. – За обеими сразу, что ли? Они кто?
– Не они, а она. По паспорту Анжела, а крестили Клавдией. Вот она и просит, чтобы Клавдией называли. А ее и так, и так. Продавщица она.
– Ясно. А жена Кублакова ревновала?
– Конечно, ревновала – сковородкой по лбу!
– Это опасно. Убить можно.
Суриков глянул на Кравцова настороженно.
– Ты на что намекаешь? Все, я тебе ничего не говорил!
Неожиданно явились Мурзин и Куропатов. Причем трезвые. Мурзин держал речь, а Куропатов соглашался.
– Мы в общественном смысле, – сказал Мурзин. – То есть от лица общественности хотим на поруки взять. Правильно, Михаил?
Куропатов кивнул.
– Очень жаль, не получится, – сказал Кравцов. – Нет теперь такой формы. Да и раньше была только за мелкие нарушения.
– А у него разве не мелкое? – удивился Мурзин. – Никого не убил, не ограбил. Не украл даже. Правильно, Михаил?
Куропатов кивнул.
– Нет, мы понимаем. Надо осторожно с женщинами, – сказал Мурзин. – Но у нас ведь русский национальный характер! Мы если работать начинаем, нам же удержу просто нет. Правда ведь, Михаил?
