А Вик промолчал.
Он думал, что Анька права. В который уже раз он совершает трусливый поступок. Подлый и сволочной, вот именно. Потому что даже если Танька и в самом деле к нему вяжется, она же не виновата. Так часто бывает: человек тебе нравится, ты хочешь с ним дружить и не всегда понимаешь, есть ли у него желание ответной дружбы. У Вика был подобный случай в жизни, только не с девчонкой: в их класс пришел новенький. Его родители были дипломаты, он учился во Франции, в Швейцарии, родители вернулись на полгода и собирались опять уезжать в Канаду. Вот он эти полгода и пробыл в школе Вика. Был умный парень, ироничный, хорошо разбирался в точных науках, Вик это оценил и стал с ним общаться. Причем он не навязывался, он просто заговорил с ним раз, другой. И вот как-то подсел к нему на перемене и что-то спросил, новенький поднял на него равнодушные глаза и громко, на весь класс, сказал: «Слушай, чего ты лезешь ко мне? Я тебя звал?»
Вику тогда было очень обидно. Вовсе он и не лез. На предыдущей перемене новенький сам к нему подходил. И зачем орать на весь класс? Все могут подумать, что он действительно лезет. И Вик на протяжении всего времени, пока этот паршивый сноб учился у них, не подходил больше к нему и не заговаривал с ним. Но обида осталась и запомнилась.
И вот теперь, получается, он сам повел себя так же?
Но это же разные вещи! – оправдывал себя Вик. Я к этому парню вовсе и не лез, это он все так выставил, будто я лез. А Танька действительно привязалась, это все заметили. Человек имеет право на свободу? Имеет. Он имеет право выбирать, с кем дружить? Имеет. Он имеет право вообще быть один? Имеет.
Эти мысли Вику понравились, и он стал искать случай, чтобы высказать их вслух – Аньке.
Но рядом с нею постоянно кто-то был.
Наконец она взяла ведро и пошла к ручью, чтобы принести воды.
Вик, увидев это, незаметно шмыгнул в кусты и быстро побежал к ручью, чтобы оказаться там раньше Аньки.
И успел.
И, скинув футболку, начал горстями зачерпывать холодную воду и окатывать себя.
Появилась Анька.
– Жарко, – сказал он.
– Не заметила, – сказала Анька.
– С чего это ты сказала, что я сволочь? – спросил Вик.
– Если кто не понимает, объяснять бесполезно, – ответила Анька.
Тут она поскользнулась, пошатнулась, ойкнула.
Вик тут же подскочил к ней, схватил ее за руку, но поскользнулся сам. И они оба плюхнулись в воду. Здесь было неглубоко, поэтому, побарахтавшись немного, они вылезли на берег. Анька смеялась, отряхивалась, отжимала одежду, Вик тоже вовсю веселился, он был рад, что Анька не рассердилась на его оплошность, приняла все с юмором.
Он вытирал мокрое лицо, и тут Анька расхохоталась, глядя на него.
Вик сначала не понял, а потом посмотрел на свои руки, увидел, что они все в тине, и понял, что размазал грязь по лицу. Чтобы еще больше рассмешить Аньку, он стал яростно тереть лицо, окончательно пачкаясь, но она вдруг прекратила смеяться.
– Ладно, повеселились и хватит. Зачерпни воды и пойдем.
Вик сполоснул ведро, зашел на середину ручья, где вода была чище, зачерпнул и вынес на берег. Потом умылся и спросил:
– Значит, не хочешь говорить?
– О чем?
– Почему ты меня сволочью назвала?
– Я же сказала: если кто не понял…
– Я понял. Это, может, ты не поняла. Как ты думаешь, я имею право на свободу? Имею право дружить с тем…
Анька не дала Вику высказать так здорово сформулированные им – в уме – замечательные мысли.
– Имеешь, имеешь! А обижать человека – не имеешь права!
– Чем я обидел? Я правду сказал!
– Да? Это какую такую правду?
– Ты слышала, – буркнул Вик.
– А ты повтори, повтори!
– Ну, что она это…
– Вяжется, ты так сказал.
– Ну так. А что, нет?
– А если она просто о тебе заботится? Ты новенький, ты слабый, робкий, вот она и взяла над тобой шефство. Чтобы ты знал – на будущее пригодится – у девочек очень рано проявляется материнский инстинкт.
– Этого мне еще не хватало!
– А ты, наверно, – продолжала Анька, – вбил себе в голову, что она в тебя влюбилась. Да? Да? Может, тебе показалось, что и я в тебя влюбилась? Я ведь тоже сначала о тебе заботилась. Не показалось? А?
– Ничего мне не показалось!
– Показалось!
Вик внимательно смотрел себе под ноги. Под ногами была травянистая кочка, глупо торчавшая на ровной поверхности. Настолько глупо, что ее хотелось сровнять, чем Вик прилежно и занимался, пиная ее носком ботинка.
Ему очень не нравился этот разговор, а Анька стала похожа на учительницу по истории Инессу Павловну. Та обладала каким-то сверхъестественным чутьем. Подняв, к примеру, умного, но периодически ленивого Локачева, она спрашивала: «Ну что, Локачев, выучил сегодня?» – и Локачев не успевал даже рта открыть, не успевал даже моргнуть честными глазами, Инесса Павловна говорила: «Не выучил!», догадавшись об этом по неизвестным признакам.
Вот и Анька сейчас попала в точку. Но сознаваться в этом Вик не хотел.
– Нечего стоять, неси воду! – сказала Анька. – И запомни раз и навсегда: если девушка к тебе хорошо относится, то это еще ничего не значит. Это раз. А обвинять ее при всех, что она вяжется, самая последняя на свете подлость! Это два. Понял?
Никогда Вика так не отчитывали – ни родители, ни учителя и уж тем более ни одноклассники. И он решил защищаться.
– Я не виноват. То есть виноват, но я не сам. То есть сам… – путался Вик. – В общем, это все доктор Страхов.
– А Страхов при чем?
– При том. Он мне вколол инъекцию трусости. Случайно, по ошибке. Из-за этого все и происходит. Ты даже не представляешь, как мне плохо. Я все время с собой борюсь. Мне все время страшно, а я себя заставляю быть смелым. На трусобоев даже напал, – напомнил Вик не для хвастовства, а для того, чтобы Анька оценила, насколько успешно он иногда борется со страхом. – Но не всегда получается.
Анька к его словам отнеслась серьезно. Она сочувственно спросила:
– Что же ты сразу не сказал?
– Гордиться нечем.
– Ладно, – сказала Анька. – Тогда извини. Я же не знала.
И она взялась за дужку ведра, чтобы помочь Вику.
Вик хотел сказать, что, если он болен страхом, это не значит, что он и физически ослабел. Но не сказал. Нести ведро вдвоем и легче, и приятней.
Заговор
В Стране Страха наступили тревожные дни: все чего-то ждали, но не знали, чего именно. Войска к чему-то готовились, везде были выставлены двойные и тройные посты, велось круглосуточное патрулирование. Бояне, продолжая работать и жить в своих разоренных домах, почти перестали общаться: каждый боялся, что его слова истолкуют как-нибудь неправильно, заподозрят в причастности к заговору. А в том, что заговор существует, они были уверены.
