Хорошо пошло, как говорится…
— И как вам папироса, Андрей Иванович?
От неожиданности дым стал в горле, глаза полезли на лоб — такого вопроса получить никак не рассчитывал. Кашель раздирал его на части, он почувствовал, что еще немного — и подавится дымом насмерть.
Спасение пришло неожиданно — крепкая ладонь пару раз хлопнула по спине, и сразу полегчало. Участливый голос, с истинно отцовскими интонациями, заботливо осведомился:
— Давно не курил, Андрей Иванович? Или…
— Именно «или»!
Родионов прокашлялся и смог ответить. «Темнить» не стоило, незачем, да и будет глупо.
Сталин оказался не просто умным, а мудрым, раз не только мог заново связать все неувязки, но и понять, кто есть кто, — в этом Андрей сейчас не сомневался.
— Хотя вы вряд ли в такое можете поверить!
— Но почему же, — после долгой, очень долгой паузы отозвался Сталин, медленно прохаживаясь по ковру. — Как раз наоборот, ибо в молодости, как вы знаете, я в семинарии учился. И в Его Провидение, как это ни странно для коммуниста, верю… Что и утвердило меня в данном мнении…
Андрей стоически перенес острый взгляд, прямо резанувший по живому, но Сталин тут же отвернулся, хмыкнул в усы и снова прошелся по кабинету. Затем остановился и снова посмотрел:
— Вы не спрашиваете, почему я вас так называю, по имени-отчеству?
— Зачем? Того, что я написал в письме, было достаточно. Да и косвенно я представил немало информации к размышлению.
— Удивительно, но все поверили в гений фюрера, что изучил русский язык за несколько месяцев…
— А вы сами?
— А как вы думаете? И при том, что он за это время разгромил две европейские державы, но от плодов победы отказался. Почему?
— Я не желал, чтоб еще погибло двадцать миллионов советских людей и семь миллионов немцев!
— Даже так, — удивительно спокойным голосом произнес Сталин, остановился, посмотрел — его глаза стали темными.
— Германские генералы смотрели в ноябре сорок первого в бинокли на золотые московские купола, в сорок втором мылись в Волге у Сталинграда. Но в конце концов именно мы вошли в их Берлин в победном мае сорок пятого, а не союзники.
— Союзники? — после долгой паузы то ли спросил, то ли утверждающе произнес Сталин, и первый раз Андрей увидел, какой жестокой может стать в одночасье его улыбка.
— Прошлый раз тоже вели свою игру и в эту войну долго выжидали…
— Им важно, чтобы мы и Германия истекли кровью!
— Это правда, Иосиф Виссарионович. Десант в Нормандию был сделан в июне сорок четвертого, когда мы были уже у границ Пруссии и вошли в Польшу! Я говорю правду…
— Я знаю, — негромко произнес Сталин и присел на диван, — с такими глазами не лгут…
Время мучительно текло, в кабинете стояла гнетущая тишина, и Андрей первым решился ее нарушить:
— Гитлер напал на СССР 22 июня. Вроде как в упреждение, под предлогом того, что Красная Армия готовит удар…
— Ваша разведка сейчас сообщает, что мы концентрируем войска у границы?
— Нет, такой информацией не владею. Абвер отслеживает ситуацию постоянно, есть и другие источники. Хотя ряд каналов, в основном пресса, мне думается, что по наущению, дают картину военных приготовлений, что проводят по вашему приказу.
— Странно, но с подобным приходится иметь дело и мне. Угроза со стороны Германии приводится как реальная.
— Значит, война между нами им выгодна, потому и идут на провокации. Прошлый раз им это удалось, но сейчас я принял меры заблаговременно и теперь надеюсь на ваше взаимопонимание. Давайте сделаем так, если вы не против: я отвечу на все ваши вопросы, абсолютно ничего не скрывая, а вы сами решите, что нам делать!
Бенгази
В доме на всю мощь работал кондиционер, и после поездки под жарким, отнюдь не осенним солнцем Альберт Кессельринг чувствовал себя отдохнувшим.
Здесь, в небольшом городе на берегу моря, царил беспорядок — итальянцы явно готовились к эвакуации, презрев прибывающие им на помощь немецкие части.
— Даже свои роскошные особняки оборонять не решаются, предпочитают в пустыне бегать, — язвительно усмехнулся фельдмаршал, пораженный размерами произошедшей катастрофы.
Ему стоило большого труда уговорить своего итальянского коллегу в необходимости остановки этого стихийного «драп-марша», или, как смеялись над собою сами итальянцы, все прекрасно понимающие, «стремительного наступления на Триполи».
Будь он в меньшем чине, то вряд ли бы удалось убедить маршала Бальбо. Но так, хвала жезлу, врученному фюрером, тот, скрипя зубами от высокомерия, густо замешенного на страхе, согласился передать все итальянские части в Бенгази в распоряжение генерал-лейтенанта Роммеля. Хотя тут свою роль сыграли и «штукас», двумя группами прилетевшие на прибрежные, хорошо оборудованные итальянцами аэродромы.
Фельдмаршал постоянно поторапливал начальника штаба воздушного флота генерала Шпанделя — сейчас под Тобруком решалась судьба Африканской кампании, а потому он просто махнул рукой на Мальту, эту занозу, что мешала морским перевозкам в Триполи.
Если удастся раскатать в лепешку английский корпус под крепостью, то этот зловредный остров просто обречен — слишком длинен морской путь к нему от Египта, всякий британский конвой окажется беззащитным перед массированными атаками с воздуха грозных пикировщиков Ю-87.
Фельдмаршал открыл холодильник, достал с полки запотевшую бутылку минеральной воды, налил до половины стакан. Его в который раз поразила тяга итальянского генералитета к немыслимому комфорту: пусть армия плохо оснащена, большинство самолетов и танков представляют собою допотопные конструкции, чуть ли не эпохи Пунических войн, зато на штабные особняки и виллы денег в Риме не жалели.
Кессельринг усмехнулся и сквозь зубы негромко, но твердо огласил свой приговор всему увиденному в Бенгази:
— Нет, такая армия побеждать просто не способна. И ее призвание — вечно быть битой!
Москва
— Я мог исчезнуть из шкуры Гитлера в любой момент, а потому должен был сделать так, что даже возьми он снова себя в руки, то крылышки были бы подрезаны. Его опора партия и карательный аппарат СС — их я отстранил от реальной власти и упразднил СС!
— Но военные могли выйти из-под вашего контроля, почувствовав силу. Не так ли?
— Так точно! Я вам говорил, что 20 июля 1944 года заговорщики подложили бомбу в Ставке…
— Исход войны был решен, они спасали свои шкуры и пытались заключить с англо-американцами сепаратный мир. Здесь же ситуация, Андрей Иванович, совсем иная…
Сталин принялся набивать трубку, тщательно разминая табак. Его лицо за этот час посерело, будто постарел на десять лет.
