— Когда?
— Немедленно. Есть авиарейс до Варшавы, там — поездом. Советская виза впечатана в паспорт. Не забудьте, господин Добрев не имеет отношения к Лодочнику.
Вряд ли советские пограничники знали в лицо царского жандармского генерал-майора. Во всяком случае прибытие очередного иностранного предпринимателя в Москву состоялось без малейших эксцессов.
В этот раз Никольский не имел дипломатического иммунитета, не носил оружия и не собирался идти на контакт с госбезопасностью. Заселившись в гостиницу, он подтвердил встречу в наркомате на завтра и отправился на неторопливую прогулку по московским улицам и площадям. Красная и Манежная площади, Александровский сад, набережная Москвы-реки — что может быть естественнее для иностранца, чем посещение этих мест, известных с дореволюционных времен? Хотя бы этот визит в Москву обойдется без нервотрепки и приключений.
Дорогие заграничные папиросы, недоступные большинству советских курильщиков, расходовались по паре штук в час. Болгарский подданный давно срисовал топтунов НКВД, ведущих наружное наблюдение за приезжими из-за кордона. В двух заранее рассчитанных точках маршрута Никольский доставал пачку папирос, поворачивался к слежке спиной и закуривал. Если бы кто и заметил черную точку, улетевшую от «палочек здоровья» к стене Кремля или Наркомата обороны, вряд ли придал какое-либо значение: мало ли в Москве мух.
Город почти не изменился с апреля. Красных знамен и портретов Сталина практически столько же, как и перед Первомаем. Не чувствовалось ни страха репрессий, ни приближения войны — люди на улицах, пусть одетые куда проще парижан и явно злоупотребляющие униформой, выглядели обычно, без удрученной безысходности или затаенного страха.
Никольский старался не разговаривать ни с кем, исключая персонал гостиницы — штатных сотрудников НКВД. В атмосфере шпионской истерии любой самый безобидный диалог с продавщицей при покупке мороженого мог стоить ей свободы из-за контакта с иностранцем. Он скрывал знание русского языка и говорил исключительно на болгарском, большей частью понятном любому москвичу. Тем не менее метрах в трехстах от гостиницы его окликнули: «Владимир Павлович!» Дорогу перекрыл крепкий молодой человек, второй блокировал путь отступления. А у тротуара приглашающе открыл дверцу черный автомобиль.
Оглянувшись на топтуна, Никольский убедился, что его захват стал для того полной неожиданностью. С другой стороны, контрразведка не обязана отчитываться сержантам из наружки, кого и когда собирается брать.
Машина тронулась. Оказавшись на заднем сиденье между двумя крепкими молодцами, Никольский заявил, что желает известить болгарского консула о задержании. Разумеется, он и не собирался это делать, важна реакция оперов. Тут его ожидал сюрприз.
— Вы не задержаны и не арестованы, Владимир Павлович, — заявил мужчина в строгом костюме, сидевший впереди справа от водителя. — С вами хочет побеседовать один весьма влиятельный человек.
Действительно, авто не устремилось к Лубянке. Переехав мост, оно оказалось в Замоскворечье и свернуло в проулок около Большой Ордынки. В речи сопровождающего Никольский уловил небольшой акцент, скорее всего — немецкий. Если не НКВД, то кто же?
Неухоженный подъезд, облупленный лестничный марш, такая же замызганная, хотя и весьма крепкая дверь. Помещение за дверью представляло собой типичную конспиративную квартиру — чисто и аккуратно, но ни капли жилого тепла. Строгий кабинет меблирован единственным столом и двумя креслами, на одном из которых восседал субъект, приветственно указавший рукой на второе кресло.
Влиятельный — возможно, но вряд ли человек. Существо, сидевшее за столом, имело совершенно другие черты, нежели Шауфенбах, выглядело мельче и незаметнее. Но рыбье отсутствие мимики у обоих марсиан роднило их как близнецов-братьев.
— Здравствуйте, Владимир Павлович. Я наблюдаю за вами с весны семнадцатого года. Пришло время познакомиться ближе.
— Здравствуйте. Не буду лукавить, будто рад встрече. Слушаю вас.
— Как вы уже догадались, я представляю силу, которую ваш шеф называет оппонентами, соперниками или врагами, не присваивая нам имени собственного. Поддержу традицию и сообщу лишь фамилию, под которой меня знают на Земле. Фридрих Шейдеман к вашим услугам.
— Чем же вы можете услужить?
— Кажется, на Земле зубоскальство считается юмором. Допустим. Предлагаю поговорить о материях, где шутить не захочется. При вашем активном участии в России свергнуто Временное правительство, установлена жесткая большевистская диктатура. Гражданская война, голодомор и репрессии унесли свыше полутора десятков миллионов жизней. Ныне Советский Союз предельно милитаризован и готовится принять участие в глобальной войне. Если бы не Шауфенбах и вы, Ульянов с компанией имели практически нулевые шансы на победу.
— Очевидно — да. Мой патрон объяснял эту стратегию необходимостью сохранения территориальной целостности России и предотвращением куда больших жертв. Хотите сказать, он лгал мне? — на самом деле, Никольский «своему» марсианину не верил до конца, принимая сотрудничество с ним за неизбежное зло. Лучше бы проклятые пришельцы убрались восвояси и оставили человечество наедине с самим собой. Пусть люди совершают трагические ошибки, им же за них отвечать и их исправлять. Но раз плетет интриги Шейдеман с подручными, пусть у него будет противовес.
— Не буду упрекать нашего соперника в прямой лжи. У нас это… не принято, что ли. А вот недоговаривать или представлять истинные факты в извращенном свете — сколько угодно.
— Например?
— К примеру, он наверняка неоднократно говорил, что в альтернативных мирах Россия как единое государство распалось в начале века, по крайней мере не пережило Первую мировую войну и распад самодержавия. Но умолчал, что суммарные потери русского населения, не знавшего Гражданской войны, коллективизации и происшедшего от чрезмерного экспорта зерна голодомора, оказались в нескольких случаях на порядок меньше. Вдумайтесь в цифры. Итог вашей стратегии — не менее десяти миллионов русских, украинцев, белорусов и иных российских обывателей. Впечатляет? Вы с Шауфенбахом обеспечили гибель ваших соотечественников в количестве, примерно равном численности человеческих жертв мировой войны. Обратите внимание — это безвозвратные потери всех воюющих стран, а не только России. Основной вопрос, который я хочу задать: вы уверены, что оно того стоило?
Никольский откинулся в кресле. Колоссальные масштабы гибели россиян не были секретом и терзали его годами. Но Шауфенбах внушал, что альтернатива еще страшнее.
Марсианин-2 не торопил с ответом. Его собеседник двадцать два года жил в убеждении, что выполнял важное, благородное, пусть и крайне неприятное дело.
— Не знаю. Более того — на ваш вопрос нет ответа. Версальский договор предопределил новую большую войну. Сколько жертв будет, если Германии или франко-британскому союзу не будет противостоять крепкая единая Россия?
— Государства могут объединяться в коалиции.
— Ответ в судьбе Чехословакии, господин Шейдеман. Чехи чувствовали себя в безопасности, рассчитывая на британское заступничество. Им помог союз? Если бы Чехословакия блокировалась с Польшей, их объединенная армия оказалась бы сильнее вермахта образца начала этого года. Но об их союзе речь даже не шла, так как поляки приняли участие в разделе чешской территории. Поэтому коалиции — не панацея.
