— Что же, у вас с Шауфенбахом мир?
— По крайней мере не война. У нас свои цели и методы, они разные. Мы в конфронтации не постоянно.
— Отрадно.
— Позвольте мне задать вопрос. Почему вы ушли от него?
— Устал от шахматной игры в масштабе человечества. Здесь я точно знаю, за кого и против кого сражаюсь, не пытаясь взвалить на себя роль вершителя судеб. Наконец, Шауфенбах после французской кампании прекратил активные операции в России. Поэтому у меня остался лишь один способ хоть как-то помочь Родине — стать к артиллерийской панораме.
— Похвально. А не унизительно, что вы, генерал-майор, командуете единственным орудием, устаревшим уже в Первую мировую?
— До генерала я добрался по вашему нынешнему ведомству. В смысле — жандармерии. В артиллерии дослужился лишь до полковника. Боюсь, высокоблагородие царской армии здесь не слишком хорошая ступенька для карьерного роста. Да и моложав я несколько.
— Тоже верно, — марсианин выпрямился, явно собираясь уходить. — Фронт стабилизировался, но сегодня здесь ожидается местная атака немцев. Думаю, они сомнут первую линию и докатятся до вас. Выживете, после боя имеет смысл подумать о вашем повышении. Командуя батареей или дивизионом, вы принесете больше пользы. До свидания, Владимир Павлович.
Кожаный плащ удалился в безопасном направлении. Вовремя. Звуки разрывов с юго-запада приблизились. Вскоре фонтаны земли и огня вспучили грязь у самых окопов. Артиллеристы и пехота шмыгнули в отрытые щели.
Когда артобстрел утих, Никольский отряхнул каску и осмотрел бойцов. Прекращение обстрела — плохой знак. Немцы полезут сразу после артподготовки. Ближайший час покажет, смог ли он чему-то научить личный состав батареи за три дня.
С Шауфенбахом он изменил ход истории. Но пока ничего не кончилось. Если на артиллерийскую позицию бегут будущие бисмарки, канты и вагнеры, история вновь изменится, когда великие арийцы под огнем его старой трехдюймовки навсегда зароются мордами в раскисшую землю.
Русские люди любят рассуждать о судьбах своей страны на кухне или за газетой. В каждом втором погиб великий политик или полководец. А слабо проявить себя каждому на своем месте, пусть не на капитанском мостике, но в грязных окопах и под вражескими пулями, без надежды получить орден и посмертную славу? Просто так — потому что Родине надо.
Лязгнул затвор, казенник принял первый заряд.
«Не слабо, — подумал Никольский. — Потому что мы — такой народ. И потому о нас сломаются любые расчеты стратегов и политиков. Где вы там, гансы в серых шинелях? Бегите ко мне. Катитесь быстрей в железных коробках с черными крестами. Чем больше — тем лучше. Я не пацан, чтобы гоняться за вами по окрестностям града Петрова».
К счастью или разочарованию, перед позициями батареи выкатилась далеко не вся германская мощь, осаждавшая Ленинград. Три легких танка, пара средних, САУ, за ними пехотные цепи. Против дивизиона старых трехдюймовок и нескольких рот ополчения, приходящихся на один обстрелянный батальон — много.
— Владимир Павлович! — младший лейтенант пристроился рядом, тревожно вглядываясь в бронетехнику, ранее лишь на картинке виденную. — Танки! Как думаете, наши болванки их возьмут?
— Отчего же нет?
— Самоходки ползут, «Фердинанды», нам рассказывали про них. Броня толстая, трехдюймовкой разве что в упор бить.
— Нет, эти полегче. Глядите, впереди один средний танк, третий «Панцер». Позади две самоходки «Штуги». Слева — легкие чешские танки. Любой из них наша трехдюймовка продырявит на тысяче метров. Но вряд ли попадем. Потому подпускаем метров на пятьсот-шестьсот. Лучше ловить момент, когда немец станет для выстрела на пару секунд. Главное, не паникуйте, командир. Свой танк подбили — помогайте соседу. Тем более бортовая броня у них миллиметров пятнадцать, шрапнель на пробой и то возьмет, — Никольский понимал, что за минуту не вложит в юную офицерскую голову то, что в училище зубрят годами в свободное от истории ВКП(б) время. — Не дрейфь, сынок. Тщательно целься и быстро стреляй. Помни — с одной дырки немца можешь не выбить. Живучие. Давай, с Богом.
Молодой младший лейтенант не возразил на старорежимные слова. Придержав планшетку, кинулся к расчету.
«Трешка» плюнула огнем. Осколочный снаряд поднял над окопом мелочь, посыпались комья земли. В ответ нестройно захлопали наши трехдюймовки.
Никольский не стоял у панорамы больше двадцати лет, но есть вещи, что не забываются. Первый снаряд вздыбил землю перед гусеницами «тройки», она тормознула на миг и четко всадила заряд прямо по артиллерийской позиции. Оглушило, окатило песком из разорванного мешка.
Старшина торопливо подвернул маховик вертикальной наводки. Выстрел! Немецкий танк встал и вторично метнул молнию из ствола. Одновременно огонь вырвался из коротенькой пушки «Штуга».
Взрывная волна за спиной швырнула Николького о щиток. Левое плечо вспыхнуло болью, в глазах брызнули искры. Он обернулся. Подносчик упал, снаряд покатился по земле, ефрейтор-заряжающий схватился за живот и сполз по стенке окопа.
С трудом удерживаясь на ватных ногах, Владимир Павлович сделал шесть шагов, подхватил бронебойный выстрел и загнал его в казенник. Чуть подправил прицел и в третий раз ударил в «трояк». Танк задымился, открылись башенные люки.
Младший лейтенант не подвел, порвал гусеницу «Штугу». Самоходка крутнулась и замерла, направив огрызок орудия в сторону.
— Добивай в борт! — крикнул Никольский, словно в грохоте взрывов и трескотне выстрелов что-то можно расслышать.
Он бросился к расчету, но привел в чувство лишь подносчика. Тот, одуревший от близкого разрыва, едва понимал, что от него хотят.
Шрапнель? Так получай, пехота! Древняя трехдюймовка плюнула в сторону серых шинелей. Не рады? Правильно. Кстати, а что творится у соседей?
Слева, где геройствовал младший лейтенант Петухов, выстрелы пушки если и не истребили врага, то заставили залечь и завязнуть в перебранке с трехлинейками ополченцев. Справа — хуже. Чешский «тридцать восьмой» приблизился на две сотни метров, часто стреляя из пулемета и увлекая за собой пушечное мясо. Над нашей позицией поднялся фонтан огня и земли. Остановить танк некому.
С тоской глянув на пришибленного подносчика, Никольский помчался по траншее к пехоте. Трехдюймовка весит больше двух тонн, на ее разворот минимум четверых надо. Когда пехотинцы с трудом сообразили, что от них требует немолодой старшина, и помогли с поворотом орудия, чех наехал уже на разгромленную артиллерийскую позицию, а солдатня набегала к траншее. Шрапнель с трубкой, поставленной на удар, разворотила опорный каток. Танк замер на месте, поворачивая уродливую клепаную башню. Каких-то пятьдесят метров, не снарядом — камнем докинуть можно. Владимир Павлович крикнул: «Ложись!» — и сам уткнулся лицом в мешковину.
Когда смог открыть глаза, увидел, что наводчик не успел. Мазнув взглядом по лицу, развороченному осколком, выхватил снаряд из мертвых рук, опять двинул трубку на пробой и вбросил его в казенник. Шестым чувством ощущая, как немецкий танкист делает те же действия в тесной башне, играя наперегонки со временем и со смертью, Никольский буквально упал на прицел под разломанным стальным щитом и дернул за спуск…
