Царь тер бороду от слюны и налетевшего с ветром снежного крошева.
Малюта засопел, разводя руками и виновато моргая.
— Ишь ты… Пыхтит, чисто медведь!.. У-у!— замахнулся на него посохом Иван, грозно выпятив редкую бороду. — Царским словом учись ворота отпирать!
Скуратов рухнул на колени, увяз почти по пояс и тотчас упал лицом в снег.
— Казни, государь! — глухо прозвучало из-под ног царя.
Иван опустил посох.
— За что же? — спросил удивленно.
Опричник не отвечал.
Царь без раздумий хватил его посохом по широкому откляченному заду.
— Вынь харю-то! Иль ты вздумал с государем холопьим своим гузном беседовать?!
Малюта высунул лицо из сугроба. Захлопал глазами.
— За что казнить-то себя велишь? — Глядя на облепленное снегом лицо своего «верного пса», Иван едва сдерживал смех.
— Так ведь… За скудный ум мой! Не сообразил — ломать приказал. А надо было иначе.
— А как же? — живо спросил государь, подрагивая уголками рта.
— Так царским же словом! — переведя дух, старательно ответил Малюта.
Иван многозначительно кивнул. Посмотрел в сторону монастырских ворот — те уже вовсю раскачивались. Еще чуть — и слетят с петель створы. Хитро прищурился и спросил:
— Знаешь ведь, про царское слово какая прибаутка есть? В сказках, что бабы ребятишкам говорят?
Скуратов сглотнул, выпалил:
— Что тверже гороха оно!
Царь, не в силах сохранять серьезность, затрясся в смехе.
— Эхе-хех-хе, подумать только — гороха!
Малюта растянул губы и осторожно поддержал государя деланым смешком. В глазах его по-прежнему блуждала растерянность.
— Гороха-ха-ха-а! — продолжал куражиться Иван, повиснув на посохе и вздрагивая.
Неожиданно он замер. Медленно распрямился. На лице не осталось и следа от веселья.
Насупившись, жестом приказал слуге подняться.
Скуратов вскочил, весь перепачканный снегом. Застыл, преданно глядя на государя.
— Все верно ты сделал, Малюта, — сухо проговорил Иван. — Все правильно. Твердость царского слова не горохом надо мерять.
Ток! Ток! Ток! Ток! — доносились от монастырских ворот сильные удары.
Озаренный догадкой, Скуратов выдохнул:
— Топором!
Иван шевельнул бровями, скупо обозначив похвалу.
Между тем в ворота стали лупить чем-то тяжелым.
Бу-бух! Бух!
Ходуном заходили крепкие створы.
Раздался громкий треск и ликующие возгласы.
Царь и его приближенный повернули лица к лесной обители.
Ворота вздрогнули от еще одного страшного удара, дернулись, завихляли и поплыли, полусорванные. Тотчас еще громче взревели грубые голоса. Забурлило людское месиво, затолкались промеж воротных опор царские слуги, размахивая оружием и торопясь друг вперед друга пролезть в обитель.
Над мельтешащими опричниками аршина на полтора возвышался Омельян Иванов, кривя страшное лицо в слюнявой улыбке. Похоже, от его удара и разлетелись в прах монастырские запоры.
Малюта сокрушенно наморщил лоб.
— Азарту у ребятишек много, а навыку не хватает, — покачал он громоздкой головой, жалуясь государю. — Не обвыклись еще приступы делать.
— Будет у них время. Научатся… — поежился царь. — Холодит, Гриша, в санях меня. Раньше ездил — кровь гуляла. Теперь — кость ноет. Надо бы сменить на что подобающее. Пойдем, глянем, чем богаты чернецы.
Опираясь на посох и проваливаясь по колено в снег, Иван направился к монастырю.
За частоколом виднелась кровля звонницы и чуть глубже — высился острый шатер церкви. Косматое небо нависало над резным крестом, царапало себе брюхо, и сыпалась оттуда сухая снежная крупа.
Опричники ворвались на монастырский двор и начали крушить все подряд.
Вытаскивали монахов из келейной пристройки. Пинками и ударами сабель плашмя выгоняли из ненадежных убежищ.
Выбежал из часовни настоятель. Застыл на ступенях, опознав в одном из незваных гостей самого царя. Совладав с изумлением, кинулся на выручку братьям-инокам — опричники, как волки в овчарне, налетали на растерянных монахов, сбивали с ног, вязали пенькой. Текло из разбитых носов, кровенели бороды. Настоятель цеплялся за одежду царских слуг, взывал к Господу и бросал отчаянные взгляды в сторону царя. Иван же стоял возле скособоченных створок ворот и с любопытством оглядывал монастырское хозяйство, намеренно не замечая игумена.
И полечь бы игумену в числе первых — озлобленный его вмешательством, ряболицый Федко отпустил схваченного молодого монашка, потянул из рукава ремешок кистеня, взглядом уже примеряясь для удара… Но Иван, краем глаза заметив, повернулся и крикнул, чтобы не трогали старика.
— Разговор у нас прежде будет! — недобро пообещал государь.
Федко с сожалением спрятал кистень. Настоятеля схватили под руки и оттащили в стоявшую посреди двора монастырскую церковь.
В сопровождении Малюты и десятка его подчиненных в храм направился и помрачневший Иван, перешагивая через связанных и громко молящихся монахов.
Уже на ступенях Скуратов обернулся и указал на стоявший неподалеку монастырский возок:
— Не сечь, не ломать! Царева вещь! Остальным — обладайте!
Царские слуги времени терять не стали.
Принялись рубить топорами и саблями выпущенную из хлева животину. Отчаянно, трубно заревев, упала с подрубленными ногами пестрая корова. Завалилась вторая — шумно вздыхая и взмыкивая, выгнула шею, задрала заднюю ногу. Из распоротого брюха лезли внутренности и валил пар.
Надсадно блеющие козы сбились в углу двора, мелко переступая копытцами.
Заполошно метались по двору куры, попадали под клинки. Летели в воздух птичьи перья и брызги крови.
— Запалить бы! Запалить! — возбужденно орал плюгавый Петруша Юрьев, выбежав из келейной с ворохом монашьей одежды.
— Я тебе запалю! В зад факел вставлю и в лес прогоню! — прикрикнул на него Тимоха Багаев, стягивая пенькой руки очередного монаха. — Не слышал разве — на ночлег тут встанем.
— А-а-ах! — в дурном веселье Петруша бросив одежды себе под ноги, начал исступленно приплясывать, топтать.
Как утес посреди бурной воды, стоял на дворе Омельян, не обращая внимания на творившееся вокруг. По-бычьи наклонив голову-глыбу, великан-опричник неторопливо высматривал что-нибудь подходящее себе для забавы. Вдруг борода его шевельнулась — обычная улыбка стала шире. Омельян обрадованно заурчал и грузно потопал прямиком к трехколокольной звоннице из светлого дерева.
