— Выходит, что нету.
— И людишки, которые в твоем распоряжении, тоже, говоришь, не робеют? — В глазах государя мелькнул огонек интереса.
— Каждого лично проверял на верность тебе, неоднократно! За любого головой отвечаю, государь! — клятвенно прижал руку к широкой груди Малюта. — Все за тебя готовы смерть принять!
Иван кивнул, словно в раздумье.
— Ну а скажи-ка мне… Вот чернецы, которых мы навестили… Они, по твоему разумению, — убоялись ли?
Царь испытующе посмотрел на своего любимца.
Малюта озадачился еще сильнее. Набычился, засопел, широкими ладонями принялся растирать укрытые овчиной ляжки. Взглянул на Ивана с опаской и буркнул:
— Как на духу скажу, государь, а ты уж решай потом. Хочешь — прибей за правду.
— Говори! У верного слуги и слова верные. Тебе если не буду доверять, Гриша, то кому же тогда? Ведь не Ваське-шуту…
Скуратову удалось утаить в бороде довольную ухмылку. Воспрянув от проявленной царской милости и доверия, он заговорил:
— Страха перед ножом или саблей у чернецов маловато. Им что тут жизнь, что там… — Малюта неопределенно дернул головой. — Монастырские от жизни мирской уходят, а от смерти не бегут.
Иван внимательно слушал.
— И человечек простой, хоть и трепещет перед смертью, но не более, чем овца под ножом, — доверительно поделился Скуратов с государем. — Боли он боится, мук сильно страшится… А саму смерть понять человеку трудно. Вот он живой еще, кричит, шевелится — так значит, нету еще смерти никакой. И вот пришла она к нему — глянь, а теперь самого человека-то уже и нет… Лукьян Афанасьевич мой, царство ему небесное, умирал когда, так я по юной слабости — заплакал. Схватил родителя за руку — едва теплая, одна кость — и кричу: «Страшно ли, батюшка?»
— А он? — с любопытством спросил Иван, оживленно сверкая глазами.
Скуратов вздохнул и перекрестился:
— А он мне ответил: «Дело это скучное. Лег под образа да выпучил глаза!» С тем и помер.
Царь захохотал и гулко затопал ногами по днищу возка.
Движение остановилось. Раздались встревоженные крики.
Иван приоткрыл дверцу, увидел соскочившего с коня Грязнова.
— Едем, едем! — сквозь хохот крикнул он, отталкивая Ваську в сторону.
Сухо щелкнул кнут. Снова заскрипели полозья
Отсмеявшись, царь торжествующе потряс пальцем и воскликнул:
— Вот видишь, дурак ты этакий! Не страшится народ смерти-то… Другой у него страх!
Дверца возка оставалась открытой. Малюта потянулся было к ручке, но Иван, помрачнев, пробурчал:
— Пшел вон. Один желаю побыть.
Скуратов послушно кувыркнулся всем грузным телом из возка, едва не угодив под копыта грязновского коня.
Царь захлопнул дверцу. Нахохлился, как старая больная птица. Минувшую ночь провел без сна, простоял до утра в холодной монастырской церквушке на коленях. Теперь казалось, будто с них обглодана кожа и раны залепил горячий песок. Спину тоже нещадно ломило, не помешали бы сейчас согревательные притирки Арнульфа. Иван пожалел, что отправил англичанина с войсковым обозом в Клин. Что делать лекарю в городе, судьба которого — повторить участь Номвы… Как Саул истребил иудейских священников и нечестивый город их, так и российский самодержец в праведном гневе не знает милости к изменникам.
Невзирая на воспаленные глаза и ломоту в теле, ум царя этим утром был ясен. На свободную от Малютиного зада лавку Иван пристроил посох. Разглядывая отливавшего серебром Волка, испытал горделивую радость — как ни подмывало возложить ладонь на фигурку при вчерашнем набеге на лесную обитель, но сумел усмирить ненужный кураж! Негоже растрачивать силы! Довольно того, что испытал силу посоха на деревенских холопах. Волчий дар по-прежнему подвластен ему. А уж с этой-то силой добраться и заполучить главный секрет чернецов — дело времени.
Иван поежился и прикрыл глаза.
Маленькая фигурка птицы. Созданная неведомыми чародеями из того же удивительного металла, что и Медведь с Волком. И хотя держать в руках Орла пока не приходилось, образ его был известен царю до мельчайших деталей.
Мысли о серебристых «зверушках» невольно оживили в памяти Ивана тот страшный день, когда едва удалось усмирить бунтовщиков-погорельцев. И когда позвал на беседу неробеющего перед ним иерея с удивительными — разноцветными — глазами…
…Шли они молча крытыми переходами, минуя палаты.
Иван, не оглядываясь, вел Сильвестра за собой. Шаги его были широки, походка стремительна — как совсем недавно, когда он спешил к зверинцу. Сухопарый старик не отставал — сохраняя достоинство, поспевал за молодым царем, бросая суровые взгляды по сторонам. В руках он по-прежнему сжимал Писание в потертом кожаном переплете с крупной медной застежкой.
Почти вбежали в домовую церковь. Без лишних слов Иван опустился перед иконостасом. Зашептал молитвы, истово крестясь. Сильвестр, сколько ни прислушивался, не смог разобрать ни слова, поэтому встал на колени рядом с Иваном, тихо произнес молитву и выжидательно замер.
Шепот то становился громче, то делался почти неслышным. Несколько раз царь вскакивал, подбегал вплотную к иконам, вглядывался в них пристально, словно хотел отыскать какую-то мельчайшую, но важную деталь. Затем торопливо отступал на пару шагов и вновь падал на колени, непонятно шепча. Порой Сильвестру казалось, что царь вовсе и не молится, а о чем-то яростно спорит с видимым лишь ему одному собеседником.
Неожиданно Иван склонил голову, уставился в пол и замолчал. В полумраке Сильвестру все же удалось разглядеть — царь косится на него и явно ожидает беседы.
— Покаялся? — скорее чтобы убедить самого себя, спросил Сильвестр.
Иван едва заметно кивнул.
Сильвестр раскрыл свою книгу. Напрягая глаза, поискал нужные строки.
— «Сотворите же достойный плод покаяния», — зачитал старик молодому царю и, заложив страницы пальцем, прикрыл Писание.
— Примет ли Господь мои слова? — робко спросил Иван, не вставая с колен.
Сильвестр, поглаживая кожаный переплет, внимательно взглянул на царя:
— Не пустыми словами, но угодными делами согрешивший подкрепляет свое раскаяние.
— Что же ты предлагаешь? — озадаченно спросил Иван. — Говори ясней!
Сильвестр стиснул книгу и решительно произнес:
— Покаялся перед Богом, покайся и перед людьми. За кровь проси прощения. За то, что править начал не по государеву положению. За скоморошество свое…
Иван было вскинулся на очередную дерзость иерея, но, встретив взгляд Сильвестра, потупил голову — так напугал его взор старика. Не показалось, значит, там, на крыльце. Диковинный взгляд не исчез. Иван вновь принялся креститься.
