— И то верно, — одобрительно кивнул Игнат, наблюдая за жертвой. — Глядишь, и поможет тебе, придаст сил. Бог-то, он своих в беде не бросает! Это мы ему не особо нужны, а ваш брат — другое дело!
Жигулин стукнул последний раз по колу и вопросительно взглянул на палача.
Игнат осмотрел работу, довольно хмыкнул.
— Одно удовольствие сегодня! Как есть божий человек — даже не обгадился. Обмочил себя малость, ну так это с каждым случается. Да и мы молодцы! Хребет не задели ему, требуху не порвали особо. Видишь, черная кровушка немного подтекает, а алой и нет совсем — это хорошо. Значит, посидит, покукует, государю и народу на радость!
Игнат повернулся к царю, поклонился. Егорка последовал его примеру.
— А теперь что, дяденька Игнат? — прошептал он, не разгибаясь.
— Смотри теперь, — ответил палач. — Мы свое дело сработали.
Игнат разогнулся и скомандовал:
— Снимай с него ремни!
Егорка, припоминая, за какую лямку тянуть, принялся освобождать от пут архимандрита Константина. Голова монаха мелко тряслась, изо рта лилась тягучая слюна, но взгляд его сделался осмысленным.
К козлу спешно подошли несколько человек из государева полка. Подхватили Захарова под руки и ноги, потащили.
Палач суетливо помогал, придерживал торчащий кол и шипел на неосторожных опричников.
— Ухвати повыше! Не видишь, черт ты безрогий, что тут у него!
Люди государевы, огрызаясь и посмеиваясь, доволокли жертву до выкопанной круглой глубокой ямки. Пристроили свободный конец кола к мерзлому краю. Спихнули. Кол скользнул вглубь. Бойцы поднатужились, подняли тело монаха.
Отец Константин застонал с новой силой, скорчился, задергал руками и ногами. Изо рта его, в перерывах между стонами, доносилось клокотание.
— Знай, ворона, свои хоромы! — ехидно выкрикнул царь и зашелся в отрывистом смехе.
Палач сделал последние распоряжения — приказал освободить центр площади от ковров, притащить хворост, разложить его кучами в небольшом отдалении. Подбежала еще пара опричников с одеждой в руках. На монаха накинули тяжелую шубу, надели меховые сапоги, на голову нахлобучили лисью шапку.
— Чтобы не окочурился от мороза раньше времени, — пояснил Егорке Игнат. — А в тепле, у костерков, глядишь, до завтрашней зари досидит. Больше-то вряд ли — уж больно плотен телом. Видишь, уже сам просел на кол поглубже. Ну так на то и «кругляшок» ему, чтобы душу долгим мучением очистил.
Монах корчился на колу, извивался.
Егорка вспомнил, как вчерашним вечером подзывал к себе Игнат — сгибая заскорузлый палец, будто изображая проткнутую иглой гусеницу.
Игнат достал из-за пазухи кресало, высек искру на приготовленный Егоркой трут.
Затрещал подпаленный хворост.
Архимандрит, превозмогая мучения, поднял руку и перекрестил царя.
Толпа ахнула, загудела. Многие потянули с себя шапки и принялись кланяться, креститься.
К плечу Ивана склонился недовольный Скуратов:
— Не тебе, государь, поклоны бьют. Чернецу толстомясому!
Царь нахмурился, положил ладонь на вершину своего посоха. Встал, пасмурным взором окидывая толпу.
— Изменники и отступники! — голос его зазвенел, будто колокол. — Под власть нечестивых латинян метили?!
Народ заволновался пуще прежнего. К поклонам прибавились плач и молитвы.
«Ложное это смирение», — каменел лицом Иван, уставившись на покорно согнутые спины. В памяти промелькнула картина тревожной юности. Пыльный, с горелой примесью воздух. Воробьевский дворец. Огромная толпа на дворе. Крики, злые лица. И страх, до костей пробирающий… Не бывать тому больше! Ни в Москве, ни в других городах. «Царский колокол — повсюду!»
Иван тряхнул головой и крепче сжал набалдашник.
— К еретикам прильнуть желали, которых честным православным людям и христианами-то звать грешно? — Вместе с паром изо рта царя летели брызги слюны.
Глаза его прояснились и поменяли цвет.
Гул толпы перерос в жуткий звериный вой. Люди снова принялись валиться на колени. Утыкались лбами, а то и всеми лицами в снег, вопили, плакали и пытались ползти прочь, скуля от ужаса.
— От русской земли отделиться решили? Святыни ее передать окаянным врагам?! — распалялся царь, переходя на хриплый рык. — Истреблю без остатка изменников! Все, что припрятали для подношения Жигимонту, разыщу и спасу!
Иван повернулся к Грязному.
— Взять бояр! Сюда их! Остальных — удержать!
Васька легко вскочил, оскалился и, спрыгнув с помоста, кинулся передавать царский приказ.
Опричники схватились за оружие, бросились к толпе, окружили. Не выпуская никого с площади, били саблями плашмя по спинам, пинали сапогами в лица.
Грузно зашевелился было и Малюта, но Иван остановил:
— Будь рядом.
Малюта послушно остался, с сожалением поглаживая рукоять своей кривой турецкой сабли.
— Больно мне, Гришка, — неожиданно сказал царь, пристально глядя, как рассекают толпу опричники, валят, топчут, вяжут и волокут к разным углам площади.
Бояр тащили ближе к царскому помосту — отчетливо были видны разбитые в кровь лица, разорванные богатые одежды и полные ужаса глаза.
Малюта прижал руку к груди:
— Только скажи, чем унять твою боль. Душу положу за тебя, государь!
Наблюдая за площадью, царь кивнул:
— Потому и прошу рядом побыть. Хочу, чтобы верный человек, хоть один, да вместе со мной был! Свой чтобы!
Иван выставил вперед бороду, будто указывая ей на толпу.
— Знаю, упрек мне повсюду. Своих, мол, бьет царь! А какие же они свои?!
Малюта пожал плечами:
— Как по мне, государь, так свой лишь тот, кто царю верен. А какого он роду-племени, это уже дело десятое.
— Верно мыслишь, Григорий, — согласился царь. — И я, и ты, и эти вон — поди, из одного скроены. А разница велика!
— Позволь, государь, пример приведу. Дерево если взять — из него всякое делают. Случается, икону изготовят. А бывает, и лопату, чтоб дерьмо кидать. А все один материал, с одного ствола может взят быть.
Царь склонил голову набок, обдумывая слова своего любимца. Рассмеялся:
— Запомню!
Уселся в кресло и принялся поглаживать пальцами украшение на вершине своего посоха — будто почесывал серебристого волка, задравшего морду к небу.
Избитые бояре уже стояли на коленях возле царского помоста, склонив головы. Кровь стекала с бород, схватывалась морозом в мелкие темные сосульки. Шубы на многих были разорваны, а с некоторых и вовсе сняты. Дорогие расшитые кафтаны тоже изодраны, в прорехах виднелись рубцы от ударов нагаек.
