Машины затормозили. Толчея на подъезде. Рычащий и скачущий от счастья Мракобес с красно-налитыми глазами. Охранники с неподвижными лицами, делающие вид, что не замечают кровожадного кабыздоха и не боятся его.
Хитрый Пес гладит его по холке, дает указания:
— Заприте собаку в моей спальне, чтобы она не устроила себе праздничный ужин из гостей…
Генерал Сафонов говорит начальнику охраны Мише:
— Приглашения проверять у внешних ворот. Ни одного, кто называются «этот со мной»! Охрану гостей не впускать ни под каким видом — пусть провожают хозяев до вахты и там же встречает, безопасность на территории мы гарантируем. Гостей пропускать через лучевой контроль — ни одного постороннего с оружием в резиденции! Сегодня режим безопасности — «тревога!».
На английском газоне было расставлено множество столов, которые украшала стая официантов под предводительством сомелье Вонга.
Электрики под приглядом охраны проверяли мигающие и переливающиеся разноцветными огнями гирлянды маленьких лампочек на деревьях и беседках.
Из глубины сада доносились звуки легкого джаза, смягченное ностальгией ретро — «Because of you…» Интересно взглянуть, кто надзирает за ними?
Кто проверяет безопасность и чистоту исполнения? Или только футляры от инструментов? Неужто гений этих лабухов совместен со злодейством?
Э, пустое! Остановись! Глубокая раздумчивость без юмора — верный путь к величавой торжественности идиота.
Пошел к себе в гостевую спальню и на прикроватной вешалке-подставке узрел нечеловеческой элегантности смокинг — он дымно светился шелковыми лацканами, как рояль-миньон. На кровати аккуратно положена тончайшая белая рубаха с накрахмаленной грудью-пластроном, с жемчужными пуговками и запонками.
Н-да-тес, скромное обаяние буржуазии. Эта жизнь так удобна, привлекательна, мила — может, мне кого-нибудь по блату протырить на нее? А самому свалить к едрене-фене?
Ладно! Если поживем, то увидим. В душе долго плескался под острыми, колющими струйками, уменьшая постепенно горячую воду, пока не стало нестерпимо холодно. И трезво.
Вылез, натянул толстый махровый халат с шитой золотом монограммой «АС», посидел в кресле, чтобы не тревожить на кровати, не стеснять покой моей барской рубахи с крахмально-кружевным пластроном. За окном в саду раздавались возбужденные голоса, смех, крики, гавкал Мракобес, с шипением, в брызгах искр пролетела петарда. Праздник назревал как нарыв.
Оделся, нацепил бабочку, причесался. Туфли — тонкие и мягкие, как хороший презерватив. Положил свою «берету» в задний карман брюк. Посмотрел на себя в зеркало. Как странно выглядит человек в смокинге!
Слушай, але, ты чего тараканишь? Не знаю. Мне грустно. Плохой признак. Современный человек должен испытывать или злобу, или кайф. Все остальное — игра навылет.
Спустился в холл и в дверях встретил Марину с бокалом шампанского в руках.
— Серега! Тебя мне и недоставало!..
— Как только — так сразу…
— Не говори ты эти всеобщие пошлости! — сморщила свой короткий хорошенький нос Марина. — Когда-то ты меня удивил — мент читал на память Георгия Иванова…
— «Поговори со мной о пустяках, о вечности поговори со мною…» — усмехнулся я. — Знаешь, это очень мешает в работе и в быту, в боевой и политической подготовке…
— Плюнь ты на всю эту чепуху, — предложила Марина. — Не к чему больше готовиться. Все экзамены давно сданы. Нас оставили на второй год. Давай выпьем!
— Отчего бы нам не выпить? — Я взял с подноса бокал, а ей протянул закусить маленькое миндальное пирожное.
Она отвела мою руку с гримасой отвращения:
— Терпеть не могу миндальные пирожные. От них несет цианистым калием…
У нее глаз был под влажным напряжением слезы, готовой пролиться при любом неосторожном слове. Но я ее знал давно — никогда Марина не плакала, а только еле слышно потрескивали сухие молнии неразразившейся грозы.
Мы чокнулись, пригубили, и она сказала негромко:
— Я виделась с Котом…
Я допил свой бокал, пожал плечами:
— Ну, вообще-то ты меня не удивила. Он ведь вернулся сюда за мечтой… Он хочет, наверное, своего журавля с неба?
— Серега, беда в том, что Коту не нужен журавль в небе, — серьезно, спокойно, трезво сказала Марина. — Он по ошибке гонится за мной, будто за волшебной небывалой птицей, золотисто-розовой, как фламинго. А я уже никогда не взлечу в это заоблачное голубое поднебесье…
Вспыхнула огромная хрустальная люстра, заметалась быстрее обслуга, Марина вынула из сумки и протянула мне маленький телефон, сказав:
— Он тебе позвонит. Он знает, что твой телефон прослушивают. Позвонит по своему, если станет совсем невмоготу. — Подумала и неуверенно добавила: — А может, и я позвоню, если выхода не будет… Я номер помню…
Я спрятал телефон и пошел к парадному входу.
Теплая латунная желтизна неба — солнце только ушло за кроны деревьев.
Пахло сеном и подступающей осенью. Хорошо было бы завалиться в смокинге на траву, слушать, как стрекочут кузнечики, смотреть в меркнущее небо, по которому гнался мой безумный друг за Мариной, которая не хотела, не могла, разучилась летать, пить коньяк и медленно, как в ночь, погружаться в сон.
Нельзя. Гость пошел от ворот табуном. На ступеньках их встречал Сашка, торжественно ручкались, обнимались, говорили, смеялись, похлопывали по спинам и шустро устремлялись к пиршественным столам.
Я уселся сбоку на балюстраде и с огромным интересом смотрел на неиссякающий поток гостей. Их лица мне были очень знакомы, я их всех где-то когда-то видел! И вдруг вспомнил старый рассказ Брэдбери «Вельд» — из глубины телевизора вышли в жизнь, материализовались львы-людоеды. И сожрали зрителей.
Ну, эти-то были, конечно, не львы. Не хочется говорить — кто именно!
Бездна, толпа, орава людей, которые с утра до ночи полощут нам, несчастному безмозглому гумусу, наши несильные мозги, — министры, депутаты, банкиры, миллионеры, обозреватели, телеведущие и еле ведомые генералы и академики. Эстрадная попса — вся! Тьма баб, сверкающих брюликами, как догорающий бенгальский огонь. И отдельно гуляла какая-то неведомая мне молодая поросль этой прекрасной жизни — шальные девочки полусвета и томные мальчики полутьмы.
Все пили, шутили, говорили одновременно, обнимались, хохотали, толкались — они общались. Наверное, им было хорошо здесь — на свободе, а не в тусклой пыльной мгле телевизионного ящика.
Кто-то мягко положил мне руку на плечо. Я обернулся — Лена!
— Ну что? Не нравится? — спросила она со смешком.
— Как такое может не нравиться? — возмутился я. — Просто, моя нежная Кисса, я чужой на этом празднике жизни…
— Не привык пока… Это называется парти, большая тусовка. А теперь возьми-ка себя в руки!