— Азарта не хватает… Знаешь, когда мы были пацаны, этого ничего не было, а потом так и не встрял. А ты что, играешь?
— О-о! Еще как! Большая страсть!
— Рулетка? Баккара? Кости? — поинтересовался я.
— Нет, — покачал головой Серебровский. — Игра у меня страшноватая, но замечательная…
— Уточни?
— Я скупаю, отнимаю и открываю казино…
— Ничего не скажешь — классная игра, — согласился я охотно. — По доходности сидит между наркотой и торговлей оружием. Самый высокий съем бабок с алчных дураков. И без обмена финансовыми рисками…
— Ну-ну-ну! Как любил говорить Кот — не преувеличивай! Финансовые риски есть в любой игре.
— Жизненные риски есть. А финансовые — пустяки, — уверенно не согласился я. — Все эти игры — домино с дьяволом, у игрока всегда в конце «пусто-пусто».
— А гигантские выигрыши? — смотрел на меня Сашка с усмешкой. — А все легендарные саги о сорванных банках?
— Перестань! Казино — это чертов храм, роскошная языческая молельня, где безмозглые верующие просят Маммону отсыпать им чуток…
— Это не совсем так, — сказал Серебровский. — Игра — лихой, стремный и трудный бизнес. Стратегия нужна. И очень перспективный — в мире полно свободных денег…
Ой-ой-ой, как интересно! Я мгновение пристально смотрел на него — лицо у Сашки было совершенно невозмутимое, я спросил его:
— Але, акула с Арбат-стрита! Это не твои людишки пытаются купить в Лас-Вегасе огромный отель-казино «Тропикана»?
— А что?
— Не отвечай, как еврей, вопросом на вопрос. Твои дела?
Серебровский развел руками:
— Любой мудрый еврей отвечает вопросом на вопрос, потому что он — как и я — не занимается делами, на которые можно дать однозначный ответ…
— Саня, я уже догадался, что твои дела нужно делить, умножать, брать в скобки, возводить в степень, потом интегрировать, слегка дифференцировать…
— Не забудь в конце извлечь корень моего интереса, — заметил Серебровский.
— Все равно в ответе — хрен целых, ноль десятых…
— И все-таки что с Лас-Вегасом? — настырно переспросил я.
— А почему это тебя так заинтересовало?
— Потому что у американцев из ФБР и у нас в штаб-квартире в Лионе есть мыслишка, что это русские деньги…
— Ну и что в этом плохого? — простовато спросил наивняк Сашка.
— Видишь ли, если бы казино стояло посреди Челябинской губернии — Бог с ним, налоговики разберутся. Но в штате Невада рубли не ходят. Есть у нас слушок, будто эти два миллиарда долларов — русская часть контракта с колумбийским наркокартелем Кали. Ты к этому имеешь от ношение? — очень серьезно спросил я.
Серебровский смотрел на меня долго, с интересом, а раздумывал одно короткое мгновение. Потом твердо сказал:
— Нет. — Помолчал и добавил: — Уже не имею. Я чуть не встрял в это… Они играли через очень респектабельных лондонских посредников. Кузьмич, молодец, вовремя прокачал этот вопрос.
— Я надеюсь. Просто хочу сказать тебе, Саша, — там история довольно смрадная. Смотри поостерегись…
— Хорошо, Серега, спасибо, обязательно остерегусь. — Серебровский взял у крупье стопку фишек, заметив в его сторону: — Запиши на меня…
Лениво, не торопясь, он расставил в манеже рулетки фишки, на обороте которых было написано с лаконичным достоинством «$1.000», сказал мне своим зыбким недостоверным тоном:
— На твое счастье ловлю удачу…
Крупье объявил:
— Ставок больше нет… — и запустил лихим броском шарик.
Долго крутился легкий бесшумный барабан, бронзовая вертушка бликовала, мимо недвижимых четырех карточных эмблем скакал шарик по лункам и бороздкам с черными и красными цифрами удачи — лживый угадчик уже предрешенной судьбы. Последний щелчок, тихое жужжание, и крупье сообщил:
— Двадцать два, черное, — и поставил золоченую фигурку на выигравшее поле, закрытое фишкой Серебровского. — Выигрыш — один к двадцати четырем.
Лопаточкой крупье придвинул стопку фишек к Серебровскому.
— Поздравляю! — восхитился я. — Блеск! Точный выстрел, казино наказано!
— Да! Хорошо бы только в другом месте…
— В смысле?
— Это — мой клуб…
Кот Бойко: секс-символы
Я лежал на тахте и мирно глазел телевизор, который с приглушенным звуком вел себя не так агрессивно-нахально, как обычно. Рядом со мной — слева на полу — стояла бутылка вискаря, которую я потихоньку пригубливал, а справа под боком так же тихонько лежала Лора и с упоением читала мемуары Андрона Кончаловского, который обстоятельно и очень тепло вспоминал, где, когда и при каких обстоятельствах он трахал разнообразных знаменитых и малоизвестных девушек.
Честно говоря, мне это ее занятие не нравилось — я опасался, что могу задремать, умиротворенный вискарем и притихшим теликом, а тут-то как раз распрекрасный Андрон выскочит из-под картонного переплета и ухряпает мою любимку.
На экране метался, пел и плясал какой-то разбитной парубок, этакий лихой рэп-звезда с Хрещатика. А мне он был чем-то симпатичен, он мне не мешал думать — его клип с пришибленным звуком был забавным мельканием цветовых пятен, которые в барах называют еще светомузыкой.
Лора оторвалась на миг от хронологии режиссерских оргазмов, взглянула на экран и засмеялась:
— Жив курилка! Это Богдан Лиходед. Его когда-то называли секс-символом России…
— Это — от недоедания… Случается!.. Секс-символ! Это ж надо!.. Секс-символ… — окончательно развеселился я. Сделал хороший, глубокий глоток и сообщил подруге: — Вообще на почетное звание секс-символа страны тянул только один мужик. Я тебе говорил о нем — мой друг Харлампий Спиридоныч Фотокакис…
— А почему? Чем тянул? — оживилась, сразу отвлеклась от книжного неубедительного секса Лора. — Расскажи! Расскажи скорей…
— Э, подруга, такого не рассказать! Это надо было видеть… До форменного красавца мой друг Харлампий не дотягивал сантиметров двадцать росту, иначе говоря росту было в нем метр на коньках и в фетровой шляпе. Хотя шляп он не носил, а щеголял всегда в белой капитанской фуражке с крабом. Полный рот золотых зубов и шикарные английские усы. При этом было у него тугое, наливное пузцо и, конечно, отдельно стоящая откляченная задница…
— Что ты несешь, Кот! Довольно странная внешность для античного афериста — секс-символа. А?
— Против жизни не попрешь, подруга, — это чистая правда! Харлампий говорил: мне надо удержать женщину в первые три минуты. Удалось — все, игра сделана! Три минуты женщины его презрительно терпели, затем пять минут внимательно слушали, потом они хотели прожить с ним всю жизнь…
