Сбоку от тюремной ямы послышался топот копыт – это выводили из конюшни и седлали лошадей.
Оседавший пороховой дым, которым был окутан двор крепости, проник и в яму, отчего воздух сделался удушливым. Ветер сюда не достигал, а пороховые газы заполнили пространство. Узники закашлялись.
– Эй, капитан! – послышался сверху голос, казавшийся поначалу незнакомым. – Капитан, вы здесь? Отзовитесь, мы ничего не видим.
Кричали по-немецки, так что, кроме слова «капитан», Степан ничего не понял. Понял только, что обращаются к нему, и лишь спустя миг догадался, что это был голос Франца фон Хузена – младшего из баварских братьев.
Впрочем, и без всяких слов было предельно понятно: настал последний и единственный момент, когда возможно спасение от неминуемой смерти. Этот миг пройдет стремительно, он промелькнет и больше не повторится. И пропустить его нельзя.
Они закричали все вчетвером! Орал Василий, вопил Степан, пронзительно визжал Лаврентий, и им вторил очнувшийся от ступора Лембит…
Наверху Франц рубил деревянную решетку попавшимся под руку топором. Альберт, склонившись, светил ему догорающим факелом. Вниз летели щепки, слышались хруст дерева и грубая баварская брань. Спустя минуту в образовавшуюся брешь просунулась всклокоченная голова Франца и его протянутая рука.
Оказавшись на свободе, бывшие пленники огляделись. Нелегко было в первые мгновения разглядеть, что происходит. Еще не совсем рассвело, и в рассветном сыром тумане повсюду виднелись лишь огни факелов, костры и мечущиеся по двору крепости люди.
Неподалеку седлали лошадей: по приказу воеводы стрельцы заранее готовились к отступлению в случае неудачи. Но бой на стенах еще продолжался, а в проломе стены кишели схватившиеся группами и поодиночке русские и тевтонцы. За стенами крепости ревели трубы, призывая наступающих приободриться.
– Скорее, – сказал Франц. – Скорее, мы знаем одно место…
Лембита пришлось вытаскивать из ямы всем вместе – его вывихнутая нога распухла, и он не мог наступать на нее.
Братья побежали в противоположную от места сражения сторону, а за ними кинулись Василий с Лаврентием и Степан с Лембитом, тяжело повисшим у него на плечах. По дороге Василий нагнулся и выхватил из ножен убитого снарядом стрельца длинную саблю.
Сзади слышался гвалт битвы, но теперь все внимание беглецов занимало другое – собственное спасение.
В низкую, окованную железом дверь первым нырнул Альберт, за ним Франц, а потом все остальные. Оказавшись в подвале со сводчатым потолком и кирпичными стенами, они пробежали узким подземным переходом, пока не уткнулись в еще одну дверь, надежно запертую висячим замком.
Возле двери копошилась человеческая фигура. Человек в длинном, до полу кафтане и в островерхой шапке с меховой опушкой пытался отпереть замок. Услышав сзади топот ног, он нервно оглянулся, и все тотчас узнали опричника Михайлу. Увидев освободившихся узников, он замер на месте, не в силах пошевелиться от ужаса.
– Что, брат, – зловеще сказал Василий, оттесняя плечом товарищей и выступая вперед. – Не любишь воевать?
Опричник ничего не ответил. Его глаза метались из стороны в сторону, он нервно сглатывал…
– Про великого государя любишь рассуждать, – продолжал Василий, стараясь говорить спокойно, но с нарастающей яростью в голосе. – Только сражаться за государя ты не любишь. Твои товарищи там на стенах погибают, а ты бежать вздумал?
– Он людей пытать на дыбе любит, – вмешался Степан. – И на кол сажать…
– На колени! – зверски оскалясь, закричал боярский сын. – Слышишь, кому говорю, крапивное семя? На колени!
Ноги опричника подкосились. Он повалился перед Василием, и в глазах его вдруг вспыхнула надежда: он решил, что, стоя на коленях, сумеет вымолить себе жизнь. Всякий палач в глубине души уверен, что сможет избежать расплаты. Стоит только поползать на коленях…
– Прости, – трясущимися губами вымолвил он. – Простите, бес попутал…
Но времени на разговоры больше не было, и сотник понимал это не хуже других.
– Бог простит, – отрезал он и, взмахнув саблей, аккуратно снес голову с плеч Михайлы. Сабельное лезвие перерубило шею, как тростинку. Из артерий брызнула несколькими фонтанчиками кровь, заливая нарядный кафтан, и обезглавленное тело повалилось на бок.
Голова, оставляя кровавый след, покатилась под ноги стоявшим.
– Вот это хорошо, – умиротворенно сказал Лаврентий, отодвигая голову носком сапога. – Вот это ты правильно сделал, боярский сын. И рука у тебя твердая, и сам ты не промах. Дай бог тебе здоровья.
С замком на двери пришлось повозиться. Франц пытался рубить его топором, но железо не поддавалось. Щеколда тоже была сделана из толстой железной ленты, так что топор ее не брал.
В конце концов, оказалось, что все куда проще: в руке зарубленного опричника был зажат ключ…
Франц с Альбертом еще днем заметили эту дверь. Определив на довольствие, их отправили помогать хозяйственной команде. Вот тут-то и вышел конфуз: нужно было выносить бочку с нечистотами. Воевода распорядился в крепости нужник не устраивать во избежание заразы. Вырытую уже было яму для этих целей он приказал закопать, а вместо этого поставить бочку. И каждый день эту бочку опорожнять в лесу. Вот для этих целей и служила дверь, запиравшаяся изнутри и отпиравшаяся лишь раз в сутки, чтобы вынести вонючую бочку.
Поскольку дело это грязное и неприятное, стрельцы старались от него отлынивать. А когда появились новички, да еще иноземцы, их первым делом нарядили к бочке.
Естественно, стоило братьям понять, о чем идет речь, они делать это наотрез отказались. Тогда сотник разъярился и пригрозил плетьми за ослушание. На это Франц и Альберт попытались объяснить, что они – дворяне и баронов нельзя сечь плетьми. Но сотник не понимал по-немецки, да и вообще не собирался вникать в дворянские тонкости, так что бочку тащить все-таки пришлось. Что ж, дверь эту потайную братья запомнили…
Теперь, оказавшись в лесу за воротами ивангородской крепости, беглецам оставалось лишь осмотреться и решить, в какую сторону двигаться. А двигаться нужно было быстро, потому что, судя по усилившейся стрельбе и крикам, бой подходил к своей наивысшей точке. Кто бы ни победил в нем, от всего этого следовало держаться подальше.
Проблема была с Лембитом – он не мог ходить. Степан и так запыхался, таща его из крепости. О том, чтобы вместе с одноногим человеком, стонущим от боли, пробираться тридцать верст к берегу моря, не могло быть и речи.
– Да и не надо мне на корабль, – морщась, проговорил Лембит. – Мы же договорились: я вас провожаю до крепости, а потом иду к себе домой. Меня же семья ждет! Они уж наверняка думают, что умер, а я…
– А ты только что чуть и вправду не умер, – весело подтвердил Лаврентий. – Вот посадили бы тебя завтра утром на кол – и точно, был бы мертвый. Не ошиблись бы твои домашние.
