Столь же тревожные вести из питерских лейб-гвардейских полков привез и Врангель. В Ораниенбаум он не рискнул отправиться из-за забастовки на железной дороге. Вердикт барона: столичные части выполнят аптекарски точные команды с разъяснением их причин. От грубых демаршей в духе НикНика взбунтуется даже гвардия, не говоря о запасных полках.
Вечером в Таврический дворец Александр Михайлович зазвал представителей противоборствующих сил. Увидев это «новгородское вече», Врангель и Колчак тихо выругались. Вместо кулуарного совета с несколькими положительно мыслящими оппозиционерами великий князь устроил сборище, которое неизбежно повело себя по улично-митинговым законам, где ораторы от разных фракций тщились перекричать друг друга и толпу.
Самая многочисленная команда высших имперских чиновников держала круговую оборону. Военный и Морской министры, которым здесь делать откровенно нечего, смотрели на бушующие страсти чуть отстранение и свысока. Они только что выиграли войну и непременно победят в следующей, как только чернь перестанет путаться под ногами. Министр внутренних дел Протопопов молчал и закатывал глаза, будто ему открыто недоступное другим сакральное знание. Татищев и начальник охранного отделения Глобачев не лезли поперек начальника, однако золотыми плечами создавали численность генеральского корпуса.
Рядком восседал взвод государевых родственников. За монументальным НикНиком проглядывали более тщедушные Петр Николаевич и великий князь Михаил Александрович, официальный наследник Императора на случай кончины цесаревича. НикНик метал глазами молнии — дай мне волю, и я разгоню проходимцев; малокалиберные князья выглядели на редкость безучастными. Александр Михайлович нарочито отстранился подальше от других Романовых. Его родной брат Николай Михайлович, считавшийся самым левым по убеждениям из семьи, вообще не присутствовал.
Далее кучковались основные министры во главе с князем Голицыным и генералы, среди которых поместились Врангель с Колчаком.
Лагерь, так сказать, оппозиции выглядел куда более разномастно. Правых и сравнительно преданных правящему дому возглавил щекастый толстяк Родзянко. Когда он надевал цилиндр, то напоминал классический образ буржуя с революционных карикатур. Рядом с ним тряс аристократической бородкой князь Львов, больше кабинетный ученый, нежели политик; в Думу его занесло случайным ветром. Ему что-то нашептывал на ухо скандальный октябрист Гучков, личность подлая и энергическая.
Среди левых трудовик Керенский с любопытством вращал клювастой головой, рассматривая «вече». От социал-демократов явился Брилинг, по-товарищески переговаривавшийся с депутатами Петросовета, меньшевиками и эсерами. Как-то посредине затерся Бонч-Бруевич, обиженный Государем генерал для поручений, иными словами — вестовой в эполетах. По соседству с ним пристроился его родной брат, единственный здесь большевик.
Из собрания можно было извлечь пользу, даже создать некий межпартийный комитет общественного спасения, который лавировал бы между императорской властью и недовольными ею. Но подобные мероприятия нужно планировать и вести их к намеченной цели, ласками, угрозами и компромиссами убеждая противную сторону. Нет, Александр Михайлович решил выслушать разные мнения, хоть достаточно было почитать газеты. И наслушался. Аж уши разболелись от многоголосого рева.
После собрания для всех собравшихся, даже для полусонного Протопопова, стало очевидно, что существующим в России порядком крайне недовольны даже кадеты и октябристы, не говоря о левых. Однако в разных людских головах вызрели весьма различные выводы.
Врангель предпочел бы введение военного положения и жесткой диктатуры. Но с нынешним настроением столичных войск он сознавал невозможность такого шага, как и крайне нежелательное усиление правых консерваторов, того же НикНика.
Растянувшая часа на три говорильня кончилась ничем, приглашенные потянулись к выходу.
Колчак попросил обождать фронтового коллегу, сам выдернул Брилинга из кучки левых:
— Николай Романович, лично мы мало знакомы. Однако я наслышан о вас как наиболее здравомыслящем из левых радикалов.
— Спасибо. Чему обязан таким вниманием, ваше высокопревосходительство? — Как обычно, высокие и длинные чины он выговаривал с легкой насмешливостью.
— Сегодняшнее собрание, если считать его попыткой примирить враждующие силы, с треском провалилось. При этом и вам и нам ясно, что Россию ждут изрядные перемены.
— Коренные, — сказал Брилинг, словно гвоздь вбивши.
— Как вам будет угодно назвать. В наших силах, пока не поздно, согласовать действия и образовать коалицию. Пусть перемены пройдут с наименьшей кровью.
Социал-демократ пытливо глянул на военных:
— А кого, собственно, вы представляете, господа?
Колчак на миг смешался, но Врангель решительно вставил свое слово:
— Мы и Брусилов ныне самые популярные люди в армии среди рядовых, офицерства и большей части генералитета. Если армия и флот выпадут из подчинения Императора, они пойдут туда, куда мы укажем.
— Но лозунг «Вся власть Советам!» вы не поддержите.
— Пока что нет, — согласился Колчак. — Россия созрела до всеобщего представительства от земств до Государственной думы, но не готова к полному уничтожению монархии. Поэтому кто-то из Романовых непременно должен остаться хотя бы как легитимный символ.
— Тогда ваш лозунг «Долой самодержавие!». Браво, господа генералы!
— Не ерничайте, Николай, — оборвал его барон. — В первую очередь нужно действенное правительство, которое сможет восстановить подвоз хлеба и топлива, провести реформы. А не кучка скоморохов вроде таракана и психа.
Таракан — тонкоусый премьер, а психом, очевидно, наречен Министр внутренних дел. Брилинг подумал, что в политике Врангелю придется изъясняться более определенно.
— Кто же утвердит состав нового кабинета?
— Если Императору хватит мудрости, то он. В противном случае Николай Александрович очень быстро потеряет власть. — Колчак кивком попрощался с Родзянко, который в шубе и в цилиндре окончательно совпал с буржуйским шаржем. — Однако здесь не место для столь решительных обсуждений. Поговорим позднее.
Идея чрезвычайного правительства витала в воздухе и отнюдь не была изобретением танкового генерала. Ее обсуждали и Дума, и Петросовет, и окружение Александра Михайловича. Так как политика в первую очередь подразумевает стремление к власти играющих в нее людей, то предлагаемые списки правительства оказались весьма разными. Каждый творец очередного перечня министров непременно вписывал на руководящие посты себя и ближайших соратников.
Пока гремели споры о дележе министерских портфелей, продовольственный кризис разрастался, забастовки ширились, укрепляя позиции самых левых и радикальных течений. Помазанник Божий понял наконец, что он загостился в Германии, а в Питере происходят вещи, также достойные высочайшего внимания. Он сел на поезд и двинулся домой, рассуждая — сначала в Царское Село, встретиться с обожаемой Аликс и отдохнуть с дороги, либо сразу в Зимний, к штурвалу. Доехать ему не довелось ни туда, ни сюда.
