— Попытаюсь. Но не обещаю. Им же на смерть идти ради тех, от кого полтора месяца одни унижения видели.
— Раньше этап на Сахалин года два или три шел, — весомо заявил Дыбенко. — Полтора месяца для наших салаг — благодать. Вот помню, меня по молодому делу наш боцман…
— Отставить пустой треп. Лучше разок снова продумайте, как на корабль пробраться. — Раскольников поднялся. — Ждите.
Офицер спустился на первый этаж, где политические ссыльные, которым для смеха выдали винтовки и по пять патронов, изображали караул. Там как раз сидел и покуривал цигарку со скверным табаком их неформальный вожак — большевистский еврей Яша Свердлов.
— Здравия желаю, ваше благородие, — вяло поздоровался он, не пытаясь встать. В атмосфере дурного примера, подаваемого балтийцами, смешно требовать соблюдение субординации от социалистов.
— Здравствуйте, Яков. Спокойно?
— Как в могиле. Собственно, почему — как. Остров огромная могила и есть. Нам с него не выбраться. Так, Федор Федорыч?
— Да как сказать, Яков Михалыч. Способ есть, но зело рискованный.
— Ой вей! Зиму мы здесь точно не переживем, так что риска не вижу.
Раскольников подсел поближе, настороженно глянув на эсера Прошьяна, спавшего сидя на посту, утопив голову в поднятом вороте шинели. Только огромный армянский нос сопел наружу.
— Мы хотим под утро угнать эсминец «Майами».
Свердлов повернул голову и поправил пенсне.
— Вы серьезно? — Он выговаривал слова с легким идишским акцентом. Примерно так: «Ви сегьезно?»
— Конечно. Только нужна ваша помощь.
— Драить парашу? Целовать светлану? Какие еще глупости придумали наши балтийские товарищи?
— Навести шухер на берегу. Сами понимаете, при захвате корабля могут быть выстрелы.
— А наводящие шухер погибнут.
— Не обязательно и не все. Охрана у шлюпок человек десять. Разделываетесь с ними, начинаете стрельбу и прыгаете в лодки.
— А по нам с берега из пулемета. Такой цимес у этого гешефта?
— Как хотите. Живите с миром… до зимы.
— Стойте, мичман. Вы же прекрасно знаете, что я вам не откажу. Видно такое оно мое — еврейское гроссе нахес.
[13]
— Спасибо, Яков. Через два часа приду, обсудим подробности.
— Федор! Ни слова не говорите Троцкому. Он для американцев — свой.
Стук сапог затих за поворотом грязного тюремного коридора.
— Яша, ты серьезно?
— Все слышал, Прош?
— Не отвечай вопросом на вопрос, жидовская мор… прости меня, славный революционный товарищ. Лучше скажи — правда веришь в успех?
Свердлов откинулся, прислонив голову к облупленной стене. В Питере он предпочитал черное кожаное одеяние — сапоги, бриджи, куртку и кепку. Мешковатая солдатская шинель смотрелась на нем как маскировка, как овечья шкура на хищнике.
— Балтийцы отчаянные, у них может выгореть.
— А мы? Вряд ли кто доберется до эсминца.
— Наверно. А что ты предлагаешь? Уйти в леса и присоединиться к уголовникам? Прислуживать американцам? Или голодать. Зимой тут до людоедства доходит.
— Да, не курорт. Но давай смотреть правде в глаза. — Прош Прошьян пристроил «трехлинейку» между колен и обнял ее, как женщину. — Яша-джан, к утру мы умрем. Не так страшно помирать… Но ради чего?
Свердлов снял стекла в облезлой оправе и тщательно протер их.
— Хотелось, конечно, другого. Идеалов, светлого будущего, а не сентябрьской сырости и пули осенней ночью. Но анархисты угонят корабль, в крайнем случае взорвут. Российскому флоту немного легче.
— Стало быть, из-за России? То есть все наши мучения, революция, ссылка на Сахалин — просто из-за страны, где мы даже не коренной нации.
— Да, Прош. И не нужно причитать. Никто не гнал нас взашей с насиженных мест. Я остался бы аптекарем в Нижнем Новгороде, продавая касторку и пиявки. Ты юрист? Покорял бы красноречием присяжных заседателей и уездных барышень. Но нам не хватило такой жизни. Размечтались, чтобы эта чертова огромная страна и ее бестолковый народ жили чуть лучше.
— Знаешь, Яков, среди левых я не чувствовал себя чужим, инородцем. Вот уж где социалистический интернационал. Поляки, латыши, грузины и русских немного есть. Слова «армян» или «жид» перестали быть бранными, даже особенными, просто названия наций, которые не имеют значения. А Россия — одна на всех.
— Она такая. Если бы мы уехали в Европу или Америку, то навсегда остались там просто армянином и евреем. Вот Троцкий — он из-за океана вернулся еще больше жидом, чем я его до эмиграции помнил. Россия переплавляет. Не только в ленивую пьяную массу, к которой относят всех здесь живущих. Мы с тобой в России тоже другие.
— Русская ленивая пьяная масса, о которой ты только что говорил, этого не оценит. Но я с тобой, Яша. Давай подумаем, куда остальных расставим.
Туповатая покорность капитана Стародорогина и его офицеров, а также угодливость Лейбы Троцкого, на хорошем английском рассказывавшего о верности американцам ссыльно-политического батальона, притупили бдительность заокеанских гостей. Поэтому малая русская революция в конце этой ночи стала для них крайне нежданной.
Начальником караула у ряда шлюпок стоял капрал Джон Томпсон, чернокожий здоровяк из южных Штатов с неизменной туповатой улыбкой на широком добродушном лице. На испанской войне, где довелось выслужиться в капралы, он и убивал так — с улыбкой и по-доброму, не терзая ни других, ни себя. Поэтому, когда услышал топот множества ног, не всполошился, а нехотя обернулся. И столкнулся взглядом с коротышем, бежавшим к нему с трехлинейной винтовкой наперевес.
Запишись Троцкий в число нападавших на охрану, он не удивился бы негру — в США он даже привык к ним. Но для Свердлова лицо, в ночном полумраке цвета ваксы и с блестящей полоской зубов, показалось дьявольским. Он на полсекунды промедлил, позволив капралу выдернуть «кольт» из кобуры.
Трехгранный штык вонзился прямо в ухмылку по самый дульный срез, ствол выбил передние зубы капрала. Последним судорожным движением тот нажал на спуск. От выстрела всполошился пулеметчик, над которым завис Прошьян. Со смачным хрустом и выкриком «На-а-а!» армянин насадил его на острие и приколол к земле, как заморскую бабочку. Потом выдернул винтовку, щелкнул затвором и навел ее на выбегающие из ближайшего барака полуодетые фигуры. Расстреляв единственную обойму, эсер ухватился за пулемет. Пальба на берегу отвлекла от шлюпок, в темноте обогнувших мол.
— Быстрее! Ради бога, быстрее!
— Сами бы сели на весла, ваше благородие, — огрызнулся Дыбенко, и без того налегавший на рукоять, словно за шлюпкой гнался черт. Первая лодка уже ткнулась в трапик, из нее на борт шмыгнули фигуры в солдатских шинелях, растекаясь по палубе, постам и кубрику. Только вместо «ура» эти солдаты негромко крикнули: «Полундра!»
