Мансур, развалившись в другом углу, рассеянно пощелкивал четками.
Войдя, Абу Бакр низко поклонился, ухитрившись при этом ничего не поронять с подноса, и осторожно поставил его на дастархан.
— Повелитель, — сказал он, с новым поклоном обращаясь к Мансуру. — Откушайте, пожалуйста. Ягненок молодой, сочный. Мальчики! Пожалуйте кушать!
Ибрахим только пуще нахмурился; Хасан, заинтересованно посмотрев в сторону яств, перевернулся, сел и сказал не глядя:
— Ладно, сдавайся.
— Сам сдавайся! — зло ответил Ибрахим. — Скоро смерть твоему царю!
— Да уж ладно, смерть, — примирительно пробормотал старший, пересаживаясь ближе к дастархану. — Давай лучше поедим, потом новую начнем.
Секунду помедлив, Ибрахим решился и с громким хохотом смел с доски фигуры, одну из которых заменяла персиковая косточка.
Младшие увлеклись ягненком. Абу Бакр, беспрестанно кланяясь, подсел к Мансуру.
— Все готово, ваше величество, — тихо говорил он, успокоительно разводя ладонями. — Вы, главное, когда начнется, не выходите отсюда, не надо. Если кричать кто будет, на помощь звать — все равно сидите, не высовывайтесь. Верные люди все сами сделают. Бухара ждет вас, повелитель. Скоро вы будете в Арке!
— А Назр? — хмурясь и нервно пощелкивая теперь уже не четками, а костяшками пальцев, перебил его Мансур. — Он точно погиб?
— Соболезную, повелитель... брат есть брат, я понимаю. Но известие верное — погиб. Гюрза его укусила... гюрза, ваше величество... черная смерть... знаете?
— Знаю, — снова поморщился Мансур. — Ладно, хорошо. Точно завтра?
— Точно, ваше величество. А если нет, если какая неожиданность, тогда я, как обычно, вам обед принесу... тогда и новости скажу, все как есть... хорошо?
Мансур нервно поежился.
— Вы поешьте, поешьте, — бормотал Абу Бакр. — Ягненок — как горлица... во рту тает.
— Не хочу! — скривился Мансур.
Дверь приоткрылась.
— Ты что опять тут застрял? — с подозрением спросил Хатлух, заглядывая внутрь. — Поставил поднос — и вали!
— Поели бы, — упрашивал Абу Бакр, на коленках пятясь от царевича к дверям. — Во рту тает!
На ноги он встал у самого порога.
Грозно сведя брови, Хатлух еще раз осмотрел внутренность покоев и неспешно закрыл дверь.
Между тем начальник охраны и молодой стражник доели свою шурпу и теперь сидели порыгивая.
— У этой птицы два сердца, — толковал молодой стражник, — поэтому она и летает быстрее всех, и живет дольше.
— Чушь какая-то, — сказал начальник.
— Не чушь, дяденька, — заупрямился стражник. — Мне отец говорил. А мой отец, между прочим, при великом эмире Самани...
Речь его прервало новое появление повара.
— Я пошел, Ахмад-ака, — полувопросительно сказал Абу Бакр, легко кланяясь начальнику караула. — Царевичам ужин отнес, не беспокойтесь.
— Отнес? — строго переспросил начальник, супясь. — Ну хорошо.
Абу Бакр шагнул было, но задержался, расплывшись в широкой улыбке.
— Завтра из чего вам шурпу сварить? Хотите, из козлиных копыт сварганю? А если шурпа надоела, могу редьку с парочкой крыс потушить? — их в подвале, как блох в подстилке, жирные такие.
— Иди, иди, болтун проклятый! Чтоб тебе подавиться твоими словами, придурок. Вот вернется эмир, я тебя точно отсюда выставлю!
— Эмир? — удивился Абу Бакр. — Это Назр-то? Пацан-то этот безусый? Вот-вот, пусть вернется поскорее. Я ему покажу, что такое ишачий Навруз! Он у меня узнает, как орехи задницей колоть.
— Что ты несешь, идиот?! — начальник караула налился черной кровью. — Шакалье отродье! Плетей давно не получал?!
Но Абу Бакр с диким своим гыканьем, заменявшим ему то, что у других называется смехом, уже скрылся в переходе.
— Натуральный придурок, — вздохнул стражник. — Сумасшедший. Сумасшедшим все можно болтать. Люди только смеются над их глупостью, вот и все. А они и того не понимают.
— Не знаю, — угрюмо сказал начальник караула. — Сдается мне, что до петли он все-таки однажды доболтается.
* * *
Абу Бакр спустился во внутренний двор, и скоро опять стало слышно его залихватское гыканье — это он перекинулся парой-другой своих диковатых шуток с тамошним дозором. Прошел в ворота — с двумя привратными стражниками тоже о чем-то посмеялся — и двинулся по широкой, разъезженной, грязной, неустроенной улице, какие всегда и везде ведут к тюрьмам и другим домам скорби и мучений.
Теплый ветер стаскивал к северу густое облако тяжелых городских запахов, вечно источаемых гнилыми арыками и лужами нечистот, а взамен нес с юга ароматы цветущей степи. И хотелось верить, что благородная Бухара вечно будет напоена таким свежим, душистым воздухом!
Напевая, повар дошел до переулка, оглянулся, проверяя, нет ли за ним слежки, свернул в квартал Дубильщиков, миновал два квадратных пруда, на выложенных камнем берегах которых пованивали сохнущие кожи. Повернул направо, к мечети святого Гийаса (хотя от самой крепости Кухандиз можно было пройти сюда значительно короче), и обошел ее, снова оглянувшись, чтобы убедиться, что его маршрут никого не интересует.
В конце концов, изрядно попетляв, уже в сумерках он свернул в один из проулков Тюркского квартала.
* * *
Осталось до конца неясным, на самом ли деле придурок Абу Бакр юродствовал по зову сердца, испытывая те неожиданные и острые припадки опасного вдохновения, что заставляют людей говорить царям правду и смеяться им в лицо, — или, напротив, придуривался, играл роль, убеждая зрителей в собственной никчемности, а на самом деле тщательно готовясь к выходу на совсем иную сцену.
Так или иначе, через некоторое время после того, как эмир Назр во главе походной колонны отбыл в сторону Нишапура, операция, подготовленная благодаря посредничеству повара Абу Бакра, успешно состоялась: несколько бухарских своевольцев ворвались в Кухандиз, повязали стражников и освободили царевичей, старший из которых уже хорошо представлял себе судьбу, подготовленную для него сипах-саларом Ай-Тегином.
В Арке дел тоже оказалось не много, поскольку охрану составляли все те же тюрки.
В разгар дня на базарной площади невдалеке от цитадели появился небольшой отряд конной гвардии, окружавший группу одетых в раззолоченные чапаны сановников. Взвыли карнаи, ударили барабаны, и под их тревожный рокот глашатаи прокричали оторопевшим жителям Бухары, что прежний их заступник — эмир Назр — погиб в дальнем походе, снискав великую славу и вечную память. И что новым эмиром провозглашается младший брат Назра, такой же законный, как Назр, сын эмира Убиенного, — Мансур.
— Мансур! — довольно нестройно взревели всадники, раз за разом норовя кольнуть синее небо своими острыми пиками. — Эмир Мансур!
