— Балами, дорогой! — повторял Назр, скрипя зубами и хлеща ни в чем не повинную лошадь. Он мчался во главе передового отряда. — Повара, повара бы нам не упустить!
Балами боялся, что, эмир, охваченный обидой, яростью и неукротимым стремлением вернуть себе то, что принадлежит ему по праву, без раздумий кинется и дальше, к броду, вспенит воду копытами коня, — а ведь это самое подходящее место, где братья могли бы встретить его по-свойски.
Но нет — охваченный горячкой ярости, Назр все же помнил об этом.
Пыль из-под копыт уже сделалась серой, когда осторожно выехали к реке и остановились, прячась за прибрежными кустами тальника. Лошади тянули морды, норовя щипнуть горькой листвы.
В синих сумерках шатры на противоположном берегу выглядели скромно. Однако костры поодаль, косяк лошадей на взгорке и некоторые иные признаки с очевидностью говорили, что Ай-Тегин выслал дружину — охранять переправу через Джейхун.
— Ну что? — хмуро спросил эмир, спешиваясь. — Заночуем?
— Сейчас пошлю человека предупредить, чтобы стояли пока в ущелье. А с этими... — Балами задумался. — Хорошо бы разведать для начала, что да как.
— Господин, в полуфарсахе выше есть еще один брод, — сказал Шейзар, которого в последнее время эмир почти не отпускал от себя.
— Серьезно? — оживился Назр. — Хороший брод?
— Хороший, — кивнул сотник и сощурился. — Там, правда, маленько глубоковато...
— Глубоковато? Это не очень хорошо, — сказал эмир. — Но если...
— Конечно, конечно, — поспешил Шейзар согласиться с властителем. — Да это бы ладно, только еще и течение сильное.
— Течение?
— Несет маленько. Но если на хорошей лошади...
— Какой же это брод! — фыркнул Назр. — Такой брод — это, дорогой мой Шейзар, не для людей. По таким бродам пускай ходят сомы и золотые рыбки... ну и, пожалуй, аджина из тех, что посмелее.
Он со смехом покачал головой.
— И гуси, — добавил Балами.
Сотник смерил визиря хмурым взглядом.
— При чем тут гуси? — спросил он. — Я тоже перейду.
* * *
Река угрюмо катила в темноте свою фиолетовую воду. Вдали она казалась гладкой. Но возле рябой лунной дорожки то и дело вспучивались какие-то желваки, и тогда становилось понятно, как мощно и напористо, расталкивая друг друга, движутся в глубине плотные струи.
Под копытами похрустывали сухие стебли камыша. Ночь вообще была шумной — пропахший тиной и влагой воздух дрожал от оглушительного, страстного пения насекомых, сливавшегося с такими же самозабвенными трелями лягушек. От воды долетали таинственные плески и хлюпанье.
Шейзар спешился, разделся, оставив на себе только поясной ремень с кинжалом. Конь послушно опустил голову, и Шейзар надежно закрепил ремнем на его затылке крепко перевязанный тючок одежды.
Низкий, поросший камышом берег был вязок, тинист. Шакар недовольно фыркал, чавкая по топкой грязи.
Конь плыл, высоко задирая морду. Шейзар держался за стремя, греб правой рукой. Вода несла. Он вспомнил почему-то, как при осаде одной крепостицы неподалеку от Герата под ним убили его любимого Кира. Копье буквально вспороло лошади брюхо, кишки вывалились, но Кир все же вынес его из чехарды беспорядочной схватки и только там, саженях в сорока от ближайшего всадника, упал сначала на колени, потом лег. Эмир, позже названный Убиенным, приказал облить нефтью подножье стен и поджечь. Сверху летели камни, кувшины с той же горящей нефтью. Шейзар видел, как один из них опрокинулся прямо над головой сарбаза, и тот, мгновенно объятый пламенем, яркой звездой скатился по откосу. Огонь перекинулся на крыши лепившихся к крепости лачуг. Глиняные стены крепости, понятное дело, не вспыхнули, но все же концы тут и там торчавших наружу бревен каркаса кое-где занялись и выгорели. Скоро стена частично обрушилась. Когда забрезжил новый день, Шейзар, дремавший у трупа лошади, встал и огляделся. Лагерь эмира Убиенного лежал молчаливой россыпью палаток, погасших костров, стреноженных лошадей, — лежал свернувшись, как побитая собака. Крепость также молчала — там, отбив несколько приступов, тоже, должно быть, зализывали раны, переводили дух, чутко подремывали, ожидая продолжения... Шейзар бросил свой тяжелый казакин — в нем, одна под другой, были вшиты две кольчуги, каждая подбитая войлоком и заячьим мехом, — снова препоясался мечом и, поправив шлем, побрел к стене. За ночь она кое-где еще больше осыпалась. По образовавшимся уступам ему удалось добраться почти до самого верха. Поработав кинжалом, он сделал пяток лунок и, схватившись за торец бревна, перевалился на стену. На стене никого не было. Шейзар пошел в сторону ближайшей башни. Из проема высунулся человек и стал рассматривать его, будто не решаясь признать. “Мухаммед?” — неуверенно сказал он. Шейзар ударил его мечом, человек упал, из башни выскочили еще двое. Эти были вооружены. Громкий лязг мечей разносился далеко. Шейзар видел — от лагеря спешит, вооружаясь на ходу, еще десяток пехотинцев. Двое уже торопились повторить его путь по стене, следом карабкались другие... Он зарубил обоих противников. Бой разгорался не на шутку. В узких проулках городка метались люди. Шейзар в числе еще человек пятнадцати пробивался к воротам, когда стрела проткнула правое плечо и он утратил возможность действовать мечом. Но к воротам все же прорвались и, хоть и потеряв половину небольшого отряда, смогли открыть их...
Вода несла; от того места, где Шакар смог выбраться на берег, было совсем недалеко до расположения войск Мансура.
Конь шумно встряхнулся. Шейзар смахнул с себя капли воды, неспешно оделся, препоясался.
— Стой здесь, Шакар, — сказал он, беззаботно накинув тонкий чумбур на первый попавшийся куст, — знал, что конь не ослушается. — Стой, я скоро приду.
Ласково погладил его по ноздрям и пошел в сторону лагеря.
Костры большей частью погасли, но все же кое-где солдаты еще кучковались у огня. Тянуло горечью дыма, запахами какой-то стряпни.
Шейзар выбрал два из них, неслышно прошел, чтобы оказаться между ними, а потом пошагал на правый огонь, шумно загребая сапогами траву.
Ступил в ближний круг света, говоря:
— Нет Бога, кроме Аллаха!.. Братки, сольцы не найдется? Все обшарили — ни у кого ни крупицы!..
— Да погоди! — отмахнулся солдат, что-то горячо перед тем рассказывавший. — И подъезжает к ним на лошади какой-то молодой тюрк. С ним еще мул верховой, на муле мешок и девушка. Тюрк, значит, спешивается, спускает девушку и говорит: “Эй, — говорит, — молодцы, помогите снять мешок”. Отец помог ему, а мешок тяжелющий, да побрякивает, да похрустывает: вот он сразу и понял, что набит какими-то драгоценностями. А тюрк этот молодой и спрашивает — где, мол, дорога в Ахбар? Ну, отец ему толкует — дескать, дорога-то здесь, вон она, дорога-то, да только на той дороге человек шестьдесят бродяг пасется, и я бы, мол, не советовал туда одному соваться. А этот парень смеется и говорит: “Что мне, — говорит, — какие-то бродяги. Подумаешь!”
