— Вы под ногами-то у себя ничего не видите, в уж в доме моего прадеда!..
Осекся — да ведь вырвалось уже, вылетело!
— Джафар, простите... я хотел сказать, что...
— Ты можешь заткнуться? — высоким голосом крикнул слепец. — Давай шагай, вот твое дело!
Шеравкан заткнулся.
Джафар тоже молчал.
Молчал и Кармат — трусил следом, а то иногда сбегал с дороги и скрывался в зарослях, спугивая птиц. Потом возвращался и с озабоченным видом снова строился в колонну.
Они давно уж миновали последние строения Вабкента, да и окрестные его поля остались за спиной.
Джафар тяжело дышал, стал часто спотыкаться.
Устал, — решил Шеравкан.
— Может, отдохнем?
— Иди, иди, какое твое дело! — хрипло отозвался Джафар.
Прошли еще пару десятков шагов.
— Я ведь просто хотел... — начал было Шеравкан. Жалость сдавливала ему горло.
Но в этот момент стал слышен стук копыт, и из-за поворота дороги со стороны Бухары показался всадник.
Он был одет в легкий зеленый чапан, а выбившийся конец белой шелковой чалмы весело развевался на ветру. Было похоже, что ему не приходит в голову мысль пощадить коня. Во всяком случае, вылетев из-за кустов, он круче пригнулся к шее жеребца, хлестнул его камчой, и тот, злобно оскалившись и непокорно мотнув головой, наддал еще.
Шеравкан схватил Джафара за рукав и потянул к обочине.
— Джафар, в сторону! Там какой-то сумасшедший!..
Слепой заворчал и нехотя последовал за ним. Кармат тоже сунулся к обочине, но, похоже, приготовился к тому, чтобы с лаем броситься вслед.
Однако вместо того, чтобы с громом пролететь мимо пеших и исчезнуть, оставив только пыль, острый запах лошадиного пота да еще стремительный промельк силуэта, который долго еще будет таять во взгляде, всадник резко натянул поводья, заставив коня с храпом подняться на дыбы.
— Джафар? — крикнул всадник.
Слепой вскинул голову. Шеравкан заметил, что лицо побледнело, рука инстинктивно сжала посох, и весь он напрягся, как будто ожидая, что вслед за окликом из окружающей тьмы последует неожиданный и страшный удар.
— Я, — глухо сказал он.
Весело скалясь, лихой наездник снова поднял на дыбки ошалело заплясавшего жеребца, и бросил какой-то темный комок.
— Это вам! — крикнул он, одновременно поворачивая коня и занося плетку.
Танцуя, конь крутнулся на месте, со звоном ударил копытами о камни — и всадник и лошадь исчезли там, откуда появились. Только прозрачные волокна пыли плавно струились в солнечных лучах.
Джафар перевел дух.
— Ему бы скакуна своего... перековать, — запинаясь, сказал он. — Левая передняя у него... вот-вот отвалится.
На взгляд Шеравкана, скакун был несказанно хорош: буланый, сухой, с небольшой, как у всех карабаиров, головой; и чепрак из белой кошмы; и арчак украшен серебряными гвоздиками; и медные стремена, — разве такому не позавидуешь... Но левая передняя подкова и впрямь болталась на двух гвоздях, грозя вот-вот слететь с копыта. Шеравкан угукнул, мельком подумав, что, пожалуй, не каждый зрячий обратил бы внимание.
— Седло богатое? — озабоченно спросил слепой.
— Богатое.
— И конь хорош... Ну, тогда случайно, — сказал Джафар так, как если бы разрешился вопрос, касавшийся его собственного коня и подковы. — Пустился в путь, тут-то она и оторвись. Бывает.
Шеравкан между тем подобрал кошелек. Протянул:
— Вот, возьмите.
— Что это?
— Кошелек он, что ли, кинул... держите.
— Кошелек? Зачем он мне? Сам посмотри.
Пожав плечами, Шеравкан ослабил неподатливый сыромятный ремень, стягивавший горловину.
— Деньги, — сказал он, не в силах отвести взгляда от яркого золота. — Много.
— Много — это сколько? — брюзгливо переспросил Джафар. — Посчитай.
Стал считать.
Господи! Целое состояние!
— Пятьдесят динаров.
— Записки нет?
— Вот.
Машинально протянул было сложенный клочок бумаги слепому, но вовремя спохватился.
— Прочти.
— Я не умею.
— Не умеешь? Ну хорошо, — равнодушно кивнул Джафар. — Тогда хотя бы не потеряй. И деньги спрячь, пригодятся.
Он стоял, закинув лицо к солнцу, и, судя по всему, не собирался больше поддерживать разговор.
Шеравкан нахмурился.
Ничего себе! — пятьдесят динаров, а старик и ухом не ведет. Как можно такие деньги доверять незнакомым людям?! А если он возьмет сейчас — и деру даст с этим кошельком? На всю жизнь хватит. А слепец — он и есть слепец: так и будет на дороге стоять. Ни догнать, ни даже глянуть, куда это его поводырь побежал. Вот беда-то, господи!..
Вздохнув, сунул записку обратно, затянул горловину. Потом, озабоченно сопя, тем же ремешком привязал кошелек к поясу.
* * *
...то есть гордился ты даром слагать слова и считал себя лучшим среди людей. Не хотел знать, что дар твой — от Господа. Потерян ты был для веры. Никогда в душе твоей не было восторга перед Господом, и никогда ты не мог сказать прямо: верую! Потому-то и хуже ты последнего, потому-то и кровь твоя бесплодно кипит и мучается, потому-то и ад уготован был тебе на земле, и вся жизнь твоя — хождение по его пределам!.. Не видит тебя Господь, как ты не видел Его. Не верит тебе Господь, как ты Ему не верил. И не спрашивай теперь Господа. Никому не нужно твое жалкое существование... даже тебе самому.
Поводырь не мог понять, почему слепец так тяжело дышит — как будто жернова катает. А ведь идут они еле-еле... Дурно ему, что ли?
— Ну все, хватит, пожалуй! — оборачиваясь, произнес он наигранно-бодрым тоном.
Успел заметить, как искажено лицо, как сильно, чуть ли не до крови, закушена губа...
— Слышите?
— А? — Джафар вскинулся, невпопад стукнул посохом, пошатнулся, замер. — Что? Что ты?
— Я говорю, давайте все-таки отдохнем, учитель, — ласково сказал Шеравкан. — Садитесь, вот хорошее место.
Тот стоял, вскинув голову и как будто не решаясь согласиться. Помедлив, все же подчинился чужой воле... нехотя сделал шаг в сторону. Потыкал палкой, пощупал. Камень. Теплый камень. Но в тени. Хорошо.
Сел, перевел дух. Морок отчаяния отступил.
Кармат сел у ног, вывалил язык, поднял морду, ища хозяйского взгляда, потом почти неслышно заскулил.
Джафар положил ладонь на лобастую голову, потрепал загривок.
Господи. Боже ты мой. Великий, Милосердный.
