— Не было, говоришь?! Глаза разуй! Что, глазам своим не веришь, ублюдок?!
Впереди шагал сухой старик в грязной чалме. У него было непреклонное выражение лица, и посохом своим он всякий раз колол землю так же непреклонно. И петля на его морщинистой шее болталась так, будто означала не покорность, а, напротив, являлась символом бунта. Знаменем.
— Вот я устрою им ишачий праздник, — устало пробормотал Нурибек, трогая лошадь. — Ладно, погнали!
Они повернули коней.
Отсюда, с холма, уже брезжил зыбкий мираж — приземистый город, растопыривший пальцы минаретов...
* * *
У Молитвенных ворот не было слышно стука копыт, да и колеса повозок хоть и так же натужно скрипели, но не громыхали: улицу и прилегающую к ней площадь выстилали ковры. Время от времени мальчишки ковровщиков кое-как расправляли их — загаженные конским пометом, пропитанные верблюжьей мочой, сбитые в комья ногами, копытами, колесами; — кое-как сгребали, сметали навоз, и тогда черно-красные, багряные и синие узоры вновь плавились в дрожащем воздухе полуденного зноя.
У одного из дуканов толстый сириец в алой чалме кричал на продавца, доказывая несуразность запрашиваемой цены, но в окружающем гвалте казалось, что он лишь попусту разевает рот.
Ближе к Арку теснились москательщики, подпираемые с одной стороны гончарными рядами, с другой — текстильными.
— Дай проехать! — надеясь старанием загладить свои вины, во все горло орал Масуд, тесня конем толпу. — Нурибек едет! Нурибек!
Кто такой Нурибек, никому здесь не было известно, и вопли Масуда производили на участников торжища примерно такое же действие, как если бы он просил милостыню.
Но все же, миновав Регистан, пробрались к более или менее благоустроенным подворьям канцелярий и приказов. Тут прохаживались стражники, разгоняя торговцев, было просторно, а волнообразно накатывающее гоготание базара слышалось издали почти приятной музыкой.
— Дихкан Нурибек, — сказал Масуд стражнику, направившему пику в грудь лошади.
— А по мне хоть Харибек
[41]
, — добродушно ответил стражник, кривя рябую рожу в ухмылке. — Прочь с коня!
Спешились. Нурибек, то и дело утирая красным платком пот, струившийся из-под бобровой шапки, бросил повод Масуду и, нетвердо после долгой скачки ступая кривыми ногами по глубокой пыли, двинулся к огромному пештаку, являвшемуся воротами внешней стены Арка.
Выйдя на внутреннюю площадь, окруженную несколькими мечетями, Нурибек остановился, растерянно озираясь. То и дело сновали молодые муллы — то с каким-то свитком в руках, то с молитвенным ковриком под мышкой.
— Уважаемый!.. — первые двое не удостоили его взглядом, третий помедлил. — Во имя Аллаха милосердного! Не подскажете, где мне найти глубокоуважаемого хаджи Гургана?
Мулла равнодушно пожал плечами и ускорил шаг.
Нурибек колебался. Он знал, что царевич сейчас в летнем дворце — это, получив пару дирхемов, сообщили стражники при въезде. Но идти к нему просто так, без представления, было рискованно. Известно, чем кончаются подчас такие визиты... Вопрешься — а он не в духе. Раз — и башка с плеч. Да и не пустят, пожалуй, — мучительно размышлял дихкан, глядя на двух дюжих сарбазов, скрестивших пики у входа.
Чувствуя, как начинают неметь ноги, он все же двинулся к ним.
— Добрый день, уважаемые. Я...
— Шапку сними, — хмуро посоветовал тот, что стоял слева, — рябой и узкоглазый.
Нурибек сбил с головы шапку и поклонился.
— Чего надо? — сказал стоявший справа.
Он был широколиц, бородат, смотрел весело, даже с любопытством, а вовсе не так тупо и угрюмо, как его напарник.
Именно к нему Нурибек и обратился:
— Простите, уважаемый... во имя Аллаха Милосердного... все в Его руках! Как бы мне увидеть глубокоуважаемого хаджи Гургана?
— Хаджи Гургана? — переспросил тот. — Визиря царевича Нуха?
— Да, да, — обрадовался Нурибек, часто кивая и утираясь платком. Честно сказать, он не понимал, какой-такой визирь может быть у молодого эмира. Визирь — это у самого эмира... иначе не бывает... ну да что, дурак он — спорить со стражником, злить его?! Визирь так визирь. — Верно говорите, уважаемый. Визирь молодого эмира. Его уже назначили? Да его и так все знают, как же можно не знать глубокоуважаемого хаджи Гургана? Он с царевичем рука об руку... из одной чаши пьют. Его эмир Назр любит, к себе приближает. И понятно — ведь товарищ родного сына, как не порадеть...
— Ага, — саркастически буркнул узкоглазый. — Хаджи!.. Из него такой же хаджи, как из моей коровы — муфтий.
— Ну перестань, — урезонил его бородач. — Что ты корову с человеком равняешь? Ведь твоя корова чалму не носит?
— Не носит, — согласился тот. — Но если дело в чалме, намотаю — глазом не успеешь моргнуть.
— Да ладно тебе, — махнул рукой бородач и снова перевел взгляд на Нурибека.
Он покачал головой, явно изумляясь количеству пота, которое струилось по красной от жары и волнения физиономии просильца и спросил с усмешкой:
— Что, теплый нынче денек выдался?
— Ага, — тупо кивнул Нурибек. — Очень жарко, очень. Тут еще ничего, а в степи... — Безнадежно махнул рукой и повторил: — Так где же, уважаемый?
— Хрен его знает, — по-доброму ответил бородач, пожимая плечами. — Не было сегодня.
— Не было? — растерянно переспросил Нурибек. — Как же так? Ведь господин Гурган всегда во дворце! Он ведь...
— Двигай отсюда, — сухо сказал узкоглазый и с отчетливой угрозой качнул древком пики. — Двигай, двигай, нечего тебе тут делать.
Глаза его еще больше сузились, превратившись в черные щели.
— Да, да, — пробормотал Нурибек, утирая пот.
Он понимал, что затея проваливается. Оставалось одно — заявить стражникам, что он заявился не просто так, а по делу государственной важности. Оно не терпит промедления. Эмир должен быть оповещен немедленно. Если нет эмира, тогда хаджиб. Нет хаджиба — царевич. А поскольку речь идет о вещах секретных, то пусть его тотчас же проводят в покои!
Он размышлял, отчаянно потея.
Не дай бог, попадешься под горячую руку... не вовремя... некстати... махнет хаджиб рукой и — в яму Нурибека... а то и с башни. Никто и не вспомнит, что он дихкан, владетель!..
— Я ведь... оно... глубокоуважаемые... во имя Аллаха милосердного, — бормотал дихкан, но слова о государственной важности его дела только бесполезно скребли горло, вызывая натужный хрип, а наружу не лезли.
И — о чудо! — именно в это тусклое, гиблое мгновение он увидел господина Гургана.
Точнее, он увидел невысокого полноватого человека в голубой чалме и длинном светло-зеленом халате — то есть одетого и выглядящего именно так, как одеваются и выглядят молодые муллы. Озабоченно наклонив голову набок и потирая друг о друга ладони, будто они зябли (это при таком-то зное, когда стоило лишь махнуть насквозь мокрым платком, как он высыхал, покрываясь белесыми разводами соли), человек этот шел мелким шагом — но таким быстрым, что полы чапана разлетались на ходу, время от времени становилось видно, что он препоясан мечом — чего никакой мулла не мог бы себе позволить. А тут и рукоять мелькала, и ножны высовывались. Странное сочетание, ничего не скажешь... однако Нурибеку было не до того.
