— Вот именно! — снова ярился Муради. — Ничего случайного не бывает. Ведь ты не случайно таскаешься в квартал Менял?
В квартале Менял возле одноименного базара располагались заведения, содержатели которых способствовали скорому утолению внезапно возникшей в ком-либо страсти.
— А что? Нельзя розового масла купить?!
— Перестань! Я уж не говорю про... — Юсуф перешел на арабский, — про то, что разрешает вера. Ты забыл? Для женитьбы — для женитьбы! — вам дозволены целомудренные женщины из уверовавших, если уплатите выкуп за них. Если вы сами целомудренны и не распутничаете. Если хотите взять их в жены, а не в наложницы! Вспомнил? А про квартал Менял там ничего не сказано.
— Я не собираюсь жениться, — вставлял Джафар.
— Тогда соблюдай целомудрие!
Позевывая, Джафар большим пальцем чесал всклокоченную со сна голову.
— Ты клялся ждать прихода Махди. Но что значит — ждать прихода Махди? Погрузиться в разврат и грех, сонно сидеть сложа руки, ничем не ускоряя наступление светлого дня? Я тебе еще раз говорю: поверь, Махди не придет, пока мы все не будем готовы к его появлению. Он не захочет шагать по тому дерьму, которым сейчас является мир.
— Сам говоришь, а сам сквернословишь...
— Нельзя покупать людей! Ты платишь деньги за наложниц — а ведь они такие же, как ты.
— Ну, не во всем такие же...
— Хватит шуток! Или ты обратишься к вере и целомудрию, или между нами все кончено.
— Э! э! погоди! — Джафар вскакивал и брал Юсуфа за рукав. — Что ты разошелся?! Давай хоть позавтракаем напоследок. Муслим!
— Ты мне сахара на уши не клади! — Юсуф вырывал руку. — Не надо строить из себя дурачка.
— Свежий творог, сметана хорошая... Муслим, чтоб ты провалился!
Дверь приоткрывалась.
— Муслим! — торжественно возглашал Джафар. — Вот Юсуф Муради. Он голоден и страшно зол. Если немедленно не дать ему творога со сметаной и свежей лепешкой, он откусит мне голову. Ты лишишься хозяина, а следовательно — всех благ, которыми я тебя обеспечиваю. Так что шевелись.
— Все готово, — обычно ворчливо сообщал Муслим. — Сюда нести или на айван пойдете?..
Как-то раз Юсуф сердито отмахнулся от предложения позавтракать вместе и ушел, сославшись на явно придуманные им срочные дела.
Джафар вышел на айван один. Сидел, щурясь на утреннее солнце. Зевал, раздумывая, не взглянуть ли на те три или четыре бейта, что нацарапал вчера. С глухим раздражением понимал, что не выспался, что его томит похмелье, что на бейты эти, будь они неладны, смотреть он не хочет, а хочет, напротив, вернуться в спальню, завернуться в чистую, пахнущую речной водой курпачу и крепко уснуть, чтобы через пару часов проснуться веселым и бодрым.
К сожалению, не успел он подняться на ноги, чтобы осуществить задуманное, как в ворота постучали.
— Кого это нелегкая несет? — бурчал Муслим, шагая по дорожке мимо розовых кустов. — Принимаете?
— Разносчик, наверное? — предположил Джафар. — Взгляни...
— Разносчику голову оторву, — грозно пообещал Муслим. — Будет угли в аду разносить этот чертов разносчик...
Но нет, оказался не разносчик.
Господин, явившийся в этот ранний час с небольшой свитой, оставленной им за воротами, назвался дихканом Кубаем. Был он благообразен, рост имел небольшой, фигуру складную, бороду стриг, карие глаза смотрели из-под густых бровей. Некоторая полнота говорила о том, что он ведет спокойный и размеренный образ жизни. Были и признаки того, что таковой она являлась не всегда: на правой руке отсутствовали два пальца — мизинец и безымянный, на шее тоже виднелся след ратных подвигов — шрам, уходивший под ворот богато расшитого чапана.
Когда они обменялись формальными любезностями и сели на топчан в тени раскидистой яблони, дихкан Кубай сказал:
— Видите ли, господин Рудаки, вы такой известный, такой славный поэт. У меня почти нет надежды, что вы согласитесь... э-э-э... согласитесь на мою просьбу.
— Не теряйте надежды на милосердие Аллаха, ибо отчаиваются в милости Аллаха только люди неверующие, — возгласил Джафар слова Пророка.
Дихкан Кубай с недоумением посмотрел на него, из чего Джафар заключил, что арабского тот не знает.
— Стучите, и вам откроют, — сказал он. — Так в чем же состоит ваша просьба, уважаемый Кубай?
Кубай основательно прокашлялся.
— У меня есть сын. Он, видите ли, любит стихи... читает, собирает библиотеку. Я заказываю ему у переписчиков все новые деваны, какие могу достать...
— Сколько лет?
Дихкан отчего-то замялся.
— Тринадцать ему. Тринадцать... с небольшим. Он наслышан о ваших стихотворениях, а то, что смог достать через меня или моих людей, знает наизусть. И хочет сам попробовать силы в поэзии...
— Неблагодарное это занятие, — вздохнул Джафар.
— Вот и я о том же толкую, — с похожим вздохом ответил Кубай. — Зачем ему быть поэтом? Поэтами становятся люди бедные, — он замолк, с некоторой неловкостью глядя на Джафара.
— Обычно так, — с оловянной улыбкой кивнул тот. — Впрочем, не всегда. Однако продолжайте.
— Я хочу сказать: у него же все и так есть. Ему не нужно искать славы, чтобы потом получать за нее деньги. Но что делать? Характер такой: уж если что втемяшилось!.. честное слово, упрямей барана.
— Наверное, в вас? — усмехнулся Джафар, получив возможность вернуть любезность.
— В меня? — изумился дихкан Кубай. — С чего бы?! То есть... ну да, конечно. Я и толкую: весь в меня.
— Так он пишет уже или еще только собирается?
— Вот, — Кубай достал из-за пазухи сложенные листки.
Джафар молча просмотрел странички. Кубай, в ожидании приговора следивший за ним с плохо скрытым волнением, заметил, что мастер несколько раз удовлетворенно кивнул и дважды пробормотал для себя прочитанные строки, как будто намереваясь их запомнить.
— Ну что же, — протянул Джафар, снова проглядывая стихи. — А вы знаете, уважаемый Кубай, это очень даже неплохо! Вот это, например... — Он с удовольствием повторил приглянувшуюся строку. — Неплохо, неплохо! Я не встречал такого сравнения. И вот это тоже... Свежие рифмы... да и в целом довольно напевно. Знаете, музыка сама проникает в слова, когда они стоят в нужном порядке, — он вскинул взгляд, уперся им в непонимающие глаза дихкана Кубая, осекся и сказал затем, возвращая рукопись: — Короче говоря, у вашего сына есть искорка, несомненно.
— Вы считаете? — спросил дихкан, разминая пальцы, и Джафару показалось, что в его голосе звучит разочарование. — Я бы мог его обмануть, — сказал он, как будто размышляя вслух. — Сказать, что был у вас... и вы оценили его писульки как совсем негодные... Да мог бы и вовсе вас не беспокоить, а соврать, что ездил. Но вы говорите — хорошие стихи? И ведь обманывать нельзя?
