Мы с мамой посвятили целый день приготовлению сахарного печенья в рождественских формочках.
— Так приятно заниматься чем-то привычным, — сказала мама, раскатывая тесто толстой скалкой. Непослушная прядь волос, вернувших себе привычный темный цвет, то и дело выбивалась у нее из-за уха. Она наконец-то закрасила седину.
Рождество вернуло маму к жизни. Хотя мне казалось, что она выбирала елку, украшала ее игрушками, заворачивала подарки и соблюдала рождественский пост даже с чрезмерным усердием. В ее приподнятом настроении чуть заметно сквозили истерические нотки — ей словно казалось, что мы совершаем все эти ежегодные ритуалы в последний раз. Я замечала мамину нервозность в том, как она постоянно разглаживала складки на обеденной скатерти, как тщательно склеивала расколотое фарфоровое блюдо в виде Санта Клауса, до этого много лет провалявшееся в чулане. Блюдо предназначалось для печенья. Ее тревога чувствовалась и в том, как внимательно она изучала все полки магазина «ФудПлюс» в поисках съедобных серебряных шариков, которые мы всегда покупали раньше и которые теперь исчезли из продажи.
— Многое меняется, но не все же, — говорила мама.
Достав последнюю партию печенья из духовки, мы доверху наполнили ими жестяную банку для дедушки, а остальное поделили на кучки для учителей и друзей.
— Давай Сильвии тоже отнесем, — предложила я, облокотившись о столешницу. У меня во рту таял масляный кусочек бисквита. Последние его звездочки остывали на полке.
— Незачем, — отрезала мама. Она бережно заворачивала каждую порцию печенья в зеленый и красный целлофан, стараясь не повредить глазурь.
— Почему? — удивилась я.
— Это неудачная мысль.
Неожиданно кошки за дверью принялись яростно царапать ее стеклянную поверхность. Они чуяли сладкое, но заходить внутрь им запрещалось до тех пор, пока мы не перемоем и не уберем все миски, ножи и формы для выпечки.
— Но почему? — не сдавалась я.
— Мы испекли не так много печенья, чтобы раздавать его всем подряд.
Мама никогда не запрещала мне говорить о Сильвии или других сторонниках реального времени. То есть она не запрещала этого официально, вслух, но я и без слов понимала, что упоминать о них не стоит, и о Сильвии в особенности. Я старалась не переступать черту.
Но я переживала за Сильвию. Когда мы выключили духовку, убрались на кухне и мама уснула на диване, я взяла небольшую часть печенья, оставленного для нас, перевязала кулек красной ленточкой и вышла из дома.
Я долго ждала на крыльце, прежде чем дверная ручка повернулась и на пороге появилась заспанная и тонкая, как балерина, Сильвия в малиновом шелковом халате. Волосы она зачесала назад и собрала красной тесьмой в свободный пучок. Я уже торопилась на ужин, хотя солнце стояло высоко в небе — по реальному времени наступало позднее утро.
— Счастливого Рождества, — сказала я и протянула ей кулек.
— Как это трогательно, Джулия, — ответила она непривычным — низким и скрипучим — голосом. — Прости, — добавила она и долго откашливалась. — Я сегодня еще ни с кем не разговаривала.
Так я получила еще одно подтверждение ее одиночества: изолированные от общества люди теряют не только желание разговаривать, но и возможность делать это.
Дни Сильвии, по сравнению с моими, замедлились. То же произошло и с ее движениями: она плавно поднимала руку, чтобы убрать выбившуюся прядь волос, неторопливо кивала. Тогда в ее один день вмещалось два моих. Если бы все так и продолжилось, Сильвия отстала бы от нас сначала на месяцы, а потом на годы.
Я заглянула в дом ей через плечо:
— У тебя нет елки?
— Неохота заморачиваться в этом году.
В каждом ее слове, в каждом жесте чувствовалась грусть. Музыка ветра из ракушек размеренно покачивалась над моей головой.
— Еще раз спасибо. Береги себя, Джулия, — сказала она и закрыла дверь.
Несколько дней спустя к дому Сильвии подъехала машина доставки. Двое парней в толстых зеленых перчатках достали из кузова елку и бережно поставили на землю. Такое живое деревце в терракотовом горшке после праздника можно высадить во дворе. Сильвия сама затащила его внутрь и, не наряжая, поставила в гостиной у окна. В любом случае, это было лучше, чем ничего. Так ее дом хоть немного повеселел.
В тот же день вернулись Том и Карлотта. Их выпустили под залог, и теперь они ждали суда.
— Как думаете, их надолго посадят? — спросила я родителей тем вечером. К нам на ужин приехал дедушка.
— Может, и надолго, — ответила мама.
— А что они натворили? — поинтересовался дедушка, поднося чашку с молоком к дрожащим губам.
— Оставили бы бедняг в покое! — воскликнул папа. Был выходной, но он надел строгую рубашку и тщательно побрился.
— Я так и не понял, в чем их вина. Джулия, может, ты знаешь? — спросил дедушка погромче. Он пережевывал кусок лосося и смотрел на меня в ожидании ответа.
— Наркотики, Джин. Они выращивали травку, — объяснила мама.
Дедушка закашлялся, сплюнул что-то в салфетку, а затем достал оттуда маленькую и тонкую, как нитка, косточку.
— Кому они мешали? — продолжал папа.
— Да ты просто не видел, сколько горшков вынесли из их дома. Это преступление, — возразила мама, глядя почему-то на меня.
Папа, не поднимая взгляда, запихнул в рот остатки лосося. Мама налила красного вина в бокал. В углу сверкала елка. Воцарилась тишина. Слышно было только металлическое потрескивание лампочек в гирляндах.
Папа отвез дедушку домой. Потом его неожиданно вызвали на работу: в больнице не хватало персонала.
Мы с мамой сидели на диване и смотрели передачу об одном из последних диких племен Амазонки. Недавно оно сдалось руководству бразильской базы, располагавшейся на подступах к тропическому лесу. Самолеты частенько появлялись над деревней аборигенов, поэтому они решили, что бразильцы не только умеют летать, но также управляют движением солнца и луны.
Мама завозилась под пледом. На дворе стояла ночь. Дом остывал.
— Думаю, нам нужно поговорить, — сказала она.
Я так и замерла на месте:
— Ты о чем?
Она направила пульт на телевизор и выключила звук:
— Что у тебя с мальчиками?
— Чего?
Мама посмотрела на меня, и я отвернулась. На журнальном столике горела коричная рождественская свеча. Я уставилась на ее пламя.
— Ты никогда не говоришь о мальчиках из школы.
— А что мне о них говорить?
Сета Морено я уже давно не видела и боялась, что он пропал навсегда. Микаэла слышала, что после смерти матери он вместе с отцом переехал в поселение реального времени.
— А ты вообще с ними общаешься?
