В доме стояла духота и тишина, только размеренно тикали часы. На кухне горел свет.
Со времени моего последнего визита ничего не изменилось — закрытые окна, пустые шкафы.
— А куда все делось? — удивился папа. Он провел пальцем по голой полке и заглянул сквозь стекло в сервант из красного дерева, некогда забитый китайским фарфором и хрусталем.
— На Новый год он перебирал все свои сокровища, — объяснила я.
— То есть?
Мы вывозили дедушку на ужин почти каждое воскресенье. Обычно он поджидал нас на крыльце, ворча, что мы вечно опаздываем.
— Ну, он раскладывал вещи по коробкам, — продолжила я.
— Что? Но я ведь разговаривал с ним вчера вечером. — На папином лице отразилось беспокойство.
Коробки исчезли, стол освободился, все ценности куда- то пропали. Мы проверили спальню — в неубранной постели никого не было. В чулане недоставало половины вещей и обуви.
На кухне обнаружилась стопка каких-то писем и брошюрок, на которых лежала тонкая газета со следующим заголовком: «Они не хотят, чтобы вы знали правду о „времени по часам"». На холодильнике висела листовка с изображением идущих по улице людей с остекленевшими глазами. Подпись гласила: «Часовые зомби».
Мама зашла в дом и спросила, что случилось и где дедушка.
— Не знаю, — ответил папа.
— Боже мой, дом словно ограбили, — ахнула мама.
— Джулия говорит, что видела, как он собирал вещи.
Что-то внутри отца клокотало, словно мощная река под слоем льда.
— Ну, не то чтобы собирал… — протянула я.
Разъяренная мама повернулась в мою сторону:
— Может, хватит уже разводить секреты?
Папа выбежал во двор, освещенный лучами рассветного солнца, и начал звать дедушку:
— Папа! Где ты?
Я видела через окно, как он искал его в старой конюшне, на заднем дворе, в засохших зарослях на границе участка.
Дедушка уже не водил машину. У него ее даже не было. Он не мог уехать сам. С покупками и поездками ему помогали или мы, или живший по соседству паренек Чип.
— Он слишком стар для самостоятельной жизни. Как мы раньше этого не поняли, — сказала мама.
Я почувствовала, как к глазам подступают слезы.
Отец отправился к Чипу, чей дом типовой застройки недавно вырос поблизости.
Мама стала обзванивать телефонные номера, записанные на стикерах на холодильнике. Абонентами оказались прихожане, посещавшие с дедушкой одну и ту же церковь, служба телефонного оповещения и организация по поиску попутчиков для путешествий. В доме по-прежнему пахло дедушкой, листерином и старыми газетами. Антикварные часы в гостиной пробили семь раз. Мама дрожащим голосом диктовала номер своего мобильного на случай, если дедушка где-нибудь появится.
Вскоре папа вернулся с новостями: Чип бросил колледж и уехал.
— Куда уехал? — спросила мама.
Папа потер лоб, закрыл глаза, потом медленно откры их. Солнечный луч появился из-за горизонта, проник в окно и осветил пыль, покрывавшую все в доме. Обычно свет после долгих часов тьмы вызывал у нас радость, но в ночь мы не обратили на него никакого внимания — просто начали щуриться.
— Его мать сказала, что Чип поехал в то место в пустыне. В Циркадию. Он выехал прошлой ночью.
26
Циркадии не было на картах. В интернет-справочнике, где, по слухам, находилась информация об этом поселении, мы обнаружили пустое место — точнее, бежевое пятно, обозначающее пустыню. У нас складывалось ощущение, что мы направляемся в какой-то выдуманный, несуществующий край. И в определенном смысле так и получилось. В пустыне мы съехали с двухполосного асфальтированного шоссе на проселочную дорогу, которая заканчивалась на схеме тупиком, а на самом деле переходила в другую дорогу, еще не нанесенную на карты. Только так мы могли добраться до Циркадии.
— Думаешь, он там? — спросила мама.
Солнце било нам в лобовое стекло. Она поправила защитный козырек.
— Может быть, — ответил папа, щурясь от усиливающегося света. Было девять часов вечера. — А может быть, и нет.
Мы звонили в полицию, но деда отказались отнести к категории пропавших. Пожилой, странный, но не слабоумный дедушка перед отъездом собрал все личные вещи.
Оставшись без ужина, мы помчались к пустыне. Дорога петляла по холмам, некоторые из которых почернели от недавних пожаров. Температура поднималась с каждым километром. Растительность здесь привыкла к борьбе за выживание, поэтому пейзаж не производил такого тягостного впечатления, как на побережье. Кое-где на скалистых склонах виднелись редкие и, как обычно, тощие кустарники.
— С трудом верится, что твой отец вступил в какую-то коммуну, — сказала мама.
— Он ходит в церковь, — возразила я с заднего сиденья.
Вдоль дороги тянулись электропровода, провисающие волнами от столба к столбу.
— Ты как считаешь? — снова обратилась мама к отцу.
— Хелен, я не знаю, — ответил он, выпрямившись, крепко держа руль обеими руками и глядя строго перед собой.
Когда мы миновали последние городские окраины, радио умолкло. Другие машины нам тоже перестали встречаться. Почва выровнялась. Вокруг простиралась пустыня. Синее небо придвинулось к земле, а над горизонтом зависло неподвижное солнце.
От жары воздух над дорогой рябил и клубился. Я почувствовала кожаный запах сидений, тоже раскалившихся на солнце. Мама включила кондиционер.
Через какое-то время все начали зевать. Папа чесал подбородок, на котором с утра уже успела вырасти щетина.
Мы проехали развалины старой заправки, где еще торчала одна колонка, красная и ржавая. Рядом с ней стоял выгоревший на солнце скромный дом, завалившийся на один бок и уже лишившийся крыши. Вместе они составляли невыносимо тоскливую картину. Кто-то ведь возводил эти постройки, возлагал надежды на будущее. А теперь сквозь дыры в стенах виднелось небо.
Я прислонилась к окну и задремала. Мне снилось, будто мы перевезли наш дом в Циркадию, и теперь у нас все так же, как раньше, только поменялись соседи и вид из окна.
Я проснулась около десяти часов от того, что машина съехала на грунт.
— Давай помедленней, — попросила мама, крепко держась за ручку под потолком.
Мы ехали по самому солнцепеку. Сквозь дымку вдали я разглядела очертания крыш над аккуратными белыми домиками в окружении бесконечных песчаных дюн, которые волнами уходили в пустыню.
У въезда стоял памятный знак от самого первого застройщика — здоровенная гранитная плита с высохшим фонтаном и увядшей лужайкой перед ним. На плите крупными буквами было выбито: «Дома на Ранчо Domingo del Sol»
[4]
(Сверху висел на двух подпорках самодельный баннер: «Добро пожаловать в Циркадию». Снизу кто-то подписал: «Край свободных».
