Он вдруг осознал, что находится на расстоянии вытянутой руки от круга, на котором стояла еда. Брикеты виленджи ничем не пахли, но Уокер мог поклясться, что ощущает аромат воды — холодной, сладкой, манящей. Он поднял голову и увидел, что чудовище нависает над ним всем своим огромным телом. Монстр продолжал безостановочно есть. На круге оставалось всего три брикета. Уокер затаил дыхание. Ему нужен всего один. Один-единственный брикет. От слабости у него потемнело в глазах. Один брикет и, если повезет, пара глотков освежающей воды. Опасливо, медленно он протянул руку к еде. Тщетно старался Уокер подавить дрожь в пальцах.
Толстое щупальце, похожее на ржавый стальной трос, упало на землю и преградило путь к еде.
Уокер мог разразиться слезами, впасть в истерику. Мог вскочить на ноги и в безумном порыве кинуться к брикетам. Но время, которое он провел на корабле виленджи, изменило его. Время и беседы с товарищами по несчастью. Особенно с одним товарищем. Уокер не впал в истерику и не потерял самообладания.
Вместо этого он перевернулся на спину, подтянул колени к груди, раскинул руки ладонями вверх, вывалил изо рта язык и широко открыл глаза. Любое разумное существо поймет это как жест униженной мольбы.
Но реакция чудовища оказалась неожиданной.
— Прекрати это, — тихо проворчал монстр.
Уокер сохранил позу полной уязвимости. Он понял, что существо произнесло осмысленные слова. Видя бесстрастно смыкающиеся и размыкающиеся зубы, Уокер услышал речь, переведенную имплантированным в мозг устройством. Тем не менее он не стал менять положение, во-первых, потому, что не совсем хорошо понял, что он должен прекратить.
— Я же сказал, прекрати, — снова проворчало чудовище.
Уокер убрал язык и сглотнул несуществующую слюну.
— Прекратить что? — спросил он, насколько мог, жалобно.
— Пресмыкаться и попрошайничать. Это унизительно. Ни одно разумное существо не должно опускаться до такого поведения.
Уокер наконец понял, что чудовище обращается именно к нему. Оказывается, оно было чем-то большим, нежели горой инопланетной протоплазмы, одетой в щетинистый мех.
Уокер осторожно перекатился на живот и встал на четвереньки.
— Ни одно разумное существо не позволит другому разумному существу умереть с голоду.
— Почему нет? — спросил столь внезапно заговоривший монстр. — Можно, например, утверждать, что мыслящее существо не должно быть низведено до уровня чужой собственности, но, как мы оба видим, такая практика существует.
— Это значит, что между нами есть что-то общее. — Поднявшись на ноги, Уокер принялся стряхивать с одежды грязь и песок.
— Между нами нет ничего общего, кроме неуместного здесь интеллекта. — Стебли с глазами поднялись и снова опустились. — Разумные и приговоренные, плывущие среди звезд, потерявшиеся в грезах.
О господи, подумал Уокер. Инопланетное хайку или что-то в этом роде. Надо думать, что сейчас это чудовище начнет говорить об искусстве составления букетов. Как этим воспользоваться? Если попробовать, то чем это закончится? Будет ли точным перевод, или чудовище разозлится и убьет его? Пьяный от голода и жажды Уокер решил, наконец, что терять ему все равно нечего.
— Э… Плененные на войне, захваченные чужестранцами, разделившие муки и боль.
Чудовище направило на Уокера оба глаза, а потом повернулось к нему всем телом. Человек поежился от такой близости сомкнутых треугольных зубов. Важнее было другое: чудовище убрало щупальце, преграждавшее путь к еде.
— Братья, поющие в унисон, загнанные в тесноту неволи, дарящие нежность друг другу.
— Можем ли мы, двое, призванные… О, черт! — выругался Уокер, не в силах закончить стих. Брикет оказался в его стиснутых до боли пальцах, куски еды падали на землю. Уокер повернулся, чтобы бежать, но теперь огромное щупальце упало перед ним, преграждая путь к бегству. Обернувшись, Уокер увидел нависшее над ним исполинское туловище.
— Останься, чтобы говорить со мной, певец стихов. Мучительно одиночество. Мстителем, а не рассказчиком был я — до сей поры.
— Конечно, я останусь. Буду рад разговору. — Не в силах больше сдерживаться, Уокер откусил огромный кусок от брикета. В этот момент он был готов съесть все, что угодно, хоть содержимое компостной ямы чудовища. Еда провалилась в пустой желудок, доставив Уокеру неизъяснимое наслаждение. Усилием воли он заставил себя есть медленнее. Потом, когда он зачерпнул горстью воду из цистерны, монстр тоже не стал возражать.
Силы постепенно возвращались к Уокеру. Он вспомнил, как сам страдал от одиночества, пока не встретил Джорджа. Может быть, этому существу не хватает того же — общения с собратом по разуму. Конечно, громадные размеры и свирепый вид обитателя этого загона отпугивал других пленников, отвращал их от робких и неуклюжих попыток познакомиться с ним ближе. Наверное, это было глупо, но Уокер решил с самого начала быть откровенным. Усевшись напротив чудовища и продолжая откусывать от брикета, который он сжимал так, словно это был слиток золота из федерального хранилища, Уокер обратился к расположенному к лирическим излияниям монстру:
— Меня зовут Маркус Уокер. Можешь называть меня Марком. Все мои знакомые здесь называют меня именно так. Я с планеты, которая называется Земля.
— Неизвестное мне обиталище, одно из десяти тысяч, и неведомо его местоположение. — Чудовище сложило верхние щупальца, но глазные стебли остались вытянутыми на всю длину. — Называй меня Броул-лкоун-увв-ахд-Храшкин.
От неожиданности Уокер перестал жевать. От постоянного движения у него уже болели челюсти, но он твердо решил съесть как можно больше пищи. От чудовища можно было ожидать чего угодно. Настроение его могло измениться в любую минуту, а стихи — смениться рыком и ударами щупалец. С другой стороны, виленджи могли вмешаться и прекратить неожиданно начавшийся мирный диалог представителей двух чуждых видов.
— Не думаю, что смогу это произнести.
— Такая честность похвальна. Можешь в таком случае называть меня Браук.
— Хорошо, — согласился Уокер.
Для него прозвучавшие слова были похожи на шорох, возникающий, когда котенок играет с клубком шерсти. Но по меньшей мере это был осмысленный звук. Фраза, которую он мог воспроизвести. Кто знает, может быть, для уха этого инопланетянина «Маркус Уокер» или «Марк» звучат не менее странно и неприятно. Общение между представителями разных видов не обязательно должно быть приятным, пока оно полезно.
— Я принадлежу к виду «человек», — сказал Уокер, решив продолжить разговор.
— Мой вид называется «туукали». Вдали от дома, тоскуя по бездонному небу, скорблю я. — Огромные веки прикрыли глаза, и монстр — полтонны зубов, щупалец и мышц — задрожал.
У Уокера от удивления открылся рот. Неужели это чудовище плачет? Из грушевидных глаз, правда, не текла влага, существо не издавало никаких звуков, но было видно, что оно горюет. Чувствовалась безмерная тоска по неведомой планете, по родному очагу, по каким-то иным, ведомым только туукали вещам. Изумленный Уокер не знал, что ему делать. Он хотел было встать, подойти к чудовищу и положить ему руку на плечо, но потом передумал. Ничего не зная об обычаях туукали, он мог сделать жест, который был бы неверно истолкован. Учитывая же поведение Браука, можно было думать, что неверный жест станет для Уокера фатальным. Поэтому он остался сидеть, молча глядя на Браука.
