Я как раз — со всей легендарностью — покончил с супом и гильотинировал последнюю фрикадельку.
Я медленно вытер рот салфеткой с искусно вышитым персидским узором. Оглядел жадным взглядом две другие глубокие тарелки (ничего не пропало?) и, не без труда подавив сытую отрыжку, кратко ответил:
— Крайне польщен.
Однако энтузиазма клонов моя снулая свиноподобность не умерила.
Когда свою хвалебную оду в прозе закончил Реза, эстафету подхватил коренастый старлей.
— Позволено ли будет мне добавить к сказанному товарищем еще несколько слов? — Угодливо улыбаясь, спросил он.
— Разумеется, — кивнул я.
И ашвант Гасеми добавил. Как следует добавил!
— По долгу своей службы, — с готовностью продолжил командир батареи ПКО, — этот налет ракетоносцев ягну предстояло отражать мне… И не стану скрывать, что за неделю боев из четырех моих лазерно-пушечных установок две сломались полностью, а одна может работать только в режиме ручного наведения. Уверен, мы смогли бы сбить в лучшем случае одну машину и пять-шесть ракет. И в этом случае храфстре было бы суждено положить конец существованию нашего прекрасного корабля, — коротышка обвел театральным жестом столовую, изобилующую колоннами и занавесями с золотыми кистями. — Теперь я скажу, ведь я не могу молчать! — Голос коротышки становился громче и надрывнее. — Что все эти люди, вкушающие божественную пищу, живы благодаря вам! А потому я посвящаю вам все богатства своей души и желаю вашему потомству процветать в веках!
Мы с Цапко по-родственному переглянулись — нам, ветеранам Наотарского конфликта, подобные пышные славословия были не внове.
А вот у Княжина с Лобановским — у тех даже челюсти отвисли.
«Потомству»… «Процветать в веках»…
Да я, дорогие друзья, даже не был уверен, что у Княжина когда-либо была девушка. А тут — «потомству»… Есть от чего охренеть!
В таком лицеприятном и я бы даже сказал дворцовом духе мы провели остаток дня.
Потом, собравшись в моей каюте, помянули, конечно, Бакова.
Но не слишком так помянули. А — сдержанно и со значением.
Потому что моя интуиция нашептывала мне: страдать похмельем и предаваться мрачным думам из серии «зачем всё так», «ведь он же совсем молодой парень был», «какая жуткая случайность, такая может произойти с каждым из нас» нам никто не позволит.
Ведь завтра — снова в бой.
Глава 4. Инструктаж
Август, 2622 г.
Линкор-авианосец «Эрван Махерзад»
Район планеты Ветер, система Шиватир
И вот наступило завтра.
После посещения трапезной я двинулся прямиком в бассейн. Да, не падайте со стульев, дорогие читатели, на «Эрване Махерзаде», обласканном медиа корабле-гиганте, имелся плавательный бассейн!
Вообще-то на звездолетах обычно бассейнов не делают. Максимум купели — для любителей охладиться после бани или сауны.
Но бассейны — с глубиной, дорожками, трамплинами и залитыми разноцветной кафельной плиткой бортиками — увольте. Не то чтобы это как-то запредельно дорого (не дороже всего остального). И не то чтобы совсем никому не нужно — в принципе, зачастую экипажи больших кораблей неделями изнывают от бодрого ничегонеделанья. А просто… не принято. Есть такое мнение, что звездолеты — они не для того.
Клоны, которые хоть и напирали на свою персидскую самобытность в каждом своем чихе, на практике обычно просто копировали наши, земные решения, и с этим статус-кво не спорили. Скажи бассейнам «Нет»!
Но потом какого-то адмирала укусила некая муха. Не то была эта муха просто чванливой, не то откровенно опривеченной или под инсектицидами, но кому-то там, в клонском руководстве, пришла в голову мысль, что недурно бы сделать на самом большом звездолете Великорасы самую нераспространенную на звездолетах штуку, чтобы было где плескаться.
Я сразу заметил Меркулова, хотя он был метрах в тридцати от меня. И хотя на нем была типовая резиновая шапочка, без знаков различия и звезд, я сразу понял: вон та башка-тыква принадлежит Богдану.
Я быстро натянул свою шапочку — только что извлек ее из хромированной гортани автомата — и сиганул с бортика в химически-голубые воды, самым позорным образом ударившись о воду боком.
Вынырнул, осмотрелся…
Точно, он! Богдан Меркулов.
— Здравия желаю! — Гаркнул я, вынырнув в полуметре от его обильно поросшей черным мхом груди.
— А-а, Саша… — без всяких признаков былого радостного энтузиазма протянул Меркулов. Я сразу, еще на бортике, отметил, что плавает он не технично, так сказать, по-девичьи. — Готов к вылету?
— Смотря к какому, — уклончиво ответил я.
— К смертельно опасному, — без тени улыбки сказал Меркулов.
— Тогда готов, — надо же было поддержать реноме героя войны!
— Полетишь на Глагол, — сказал Меркулов и, оставив меня позади, осмыслять услышанное, неряшливым, но невероятно энергичным кролем урвал к дальнему берегу.
«На Глагол? На? Глагол?»
Расчет Меркулова был верен. Я так опешил, что сразу же отстал от него, хотя плавал не в пример лучше — даром, что ли, на дополнительные занятия ходил в Академии к бывшему олимпийскому чемпиону, Якову Максимычу Хрушину?!
На Глаголе — который конкордианцы именуют Апаошей, но какая русская глотка такое выговорит?! — я, в отличие от подавляющего большинства своих сограждан, бывал. Правда, провел я там в общей сложности не так много — месяца два.
Из них полтора месяца в плену, в лагере нравственного просвещения им. Бэджада Саванэ (этим пафосным поименованием клоны прикрывали обычный, хотя и более-менее гуманный концлагерь). А потом еще некоторое время в составе научной экспедиции академика Двинского.
Ну то есть как «научной»? Военно-научной. Ведь Глагол был планетой клонской и, поскольку шла война, нам, для того чтобы вести там какие-либо исследования, требовалось планету для начала захватить.
Ну мы и захватили — спасибо Х-крейсерам.
А потом уже экспедиция Двинского, перемещаясь по планете «за гранью дружеских штыков», искала ответы на вопросы об истинной силе загадочных сектантов-манихеев и об истоках пресловутой ретроэволюции.
Экспедиция выдалась трудной, сумбурной и, если совсем по-честному, то малоудачной (потому что нам, флотским, всё это мало что дало такого… осязаемого). Но зато, пока мы рыскали по рыжим равнинам Глагола, я тесно сошелся со своей невестой, чье имя до сих пор не могу произносить без сладкого замирания внутри — с Таней Ланиной…
И вроде бы, особенно с учетом последнего обстоятельства, впору было воскликнуть: «Глагол! Как много в этом звуке…» Но — не хотелось. Потому что Глагол был местом непредсказуемым и опасным. Опасным и для полетов, и для танковых покатушек, и даже для ползанья по-пластунски.
