Тут я заметила, что часто дышу. Представила себе, каково оно
должно было быть для Керн, когда душа ее ушла совсем и все время вливалась в
нее аура Ала, чужая и неправильная.
Меня затрясло. Зажав рот руками, я отчаянно искала, куда бы
мне сблевать. Давясь, бросилась прочь от зеркала. Меня не стошнит. Не стошнит.
– Великолепно, – сказал Ал, когда я сгорбилась, стиснув
зубы и чувствуя, как поднимается желчь. – Вот она вся, здесь. Я ее просто солью
в этот котелок для тебя.
Он говорил весело и жизнерадостно. Я глядела из-под завесы
волос, как он бросил зеркало в зелье, и оно тут же стало прозрачным. Как и
должно было случиться.
Кери сидела на полу, уткнувшись головой в колени, и рыдала.
Когда она подняла голову, я подумала, что она еще красивее, когда в слезах. Я,
когда плачу, становлюсь совсем уродиной.
Рядом со мной на угол стола со стуком опустился толстый
желтый том, и я вздрогнула. За окном становилось светлее, но часы говорили, что
еще только пять. Почти три часа до того, как взойдет солнце и прекратит этот
кошмар… если Ал сам раньше не положит ему конец.
– Читай.
Я посмотрела и узнала книгу. Это была та, которую я нашла у
себя на чердаке, которой, по утверждению Айви, она туда для меня не
закладывала. Та самая книга, которую я дала Нику на хранение после того, как по
ней случайно сделала его своим фамилиаром, та самая книга, которую у него Ал
хитростью выманил. Которую Алгалиарепт написал, чтобы превращать людей в
фамилиаров.
Блин.
Я сглотнула слюну пересохшим горлом. Положила пальцы на
текст, и мне показалось, что они побелели, пробегая строчки в поисках
заклинания. Оно было по-латыни, но я знала перевод.
– Пусть часть тебе, – прошептала я, – но целое – мне.
Связанный узами просьбы творитель.
– Pars tibi, totит mihi, – сказал Ал, ухмыляясь. – Vinctus
vinculis, precefactis.
У меня задрожали пальцы:
– Луна сохраняет, день просвещает, – шептала я. –
Злобой людскою Хаос взрастает.
– Luna servata, lux sanata. Chaos statutum, pejus
minutum. – Давай дальше. Заканчивай.
Я с трудом сглотнула слюну.
Алгалиарепт в возбуждении так вцепился в котел, что пальцы
побелели.
Осталось только десять слов. Одна строчка, и чары наведены.
Десять слов, и моя жизнь превратится в постоянный ад, на той стороне линий или
на этой. Я набрала воздуху в грудь, потом еще раз.
– Разума сторож, – дрожа, сказала я, – боли носитель,
будь мне рабом до скончания дней.
Ал улыбнулся шире, глаза его блеснули чернотой.
– Mentem tegens, malumferens, – произнес он. – Semperservus.
Dum duret – mundus. С радостным нетерпением Ал стянул с рук перчатки и сунул
руки в котел. Я вздрогнула. Во мне раздался звон, как от лопнувшей струны,
сменившийся головокружением, от которого внутренности выворачивало. Черные
удушливые чары обвили мне душу, оглушая меня.
Капало с крупных красных суставов. Ал покачнулся, ухватился
за стол. Красная рябь пробежала по нему, он расплылся, потом собрался снова и
заморгал, явно потрясенный.
Я вдохнула, выдохнула, еще вдохнула. Сделано. У него моя
аура навсегда – вся, кроме той, что моя душа отчаянно пыталась поставить между
моим существом и заливавшей меня аурой Ала. Может быть, со временем станет
лучше, хотя я в этом очень сомневалась.
– Отлично! – сказал он, спуская рукава и вытирая руки
невесть откуда взявшимся полотенцем. На руках снова материализовались белые
перчатки. – Сделано прекрасно.
Кери тихо плакала, но я слишком была измотана, чтобы хоть
глянуть на нее.
Зачирикал сотовый телефон у меня в сумке на дальнем конце
стола, и звук этот был неуместно-абсурдным.
Ал уже совершенно успокоился.
– О, позволь, я отвечу, – попросил он и разорвал круг,
идя к телефону.
Я содрогнулась, ощутив тягу из своего пустого центра, когда
энергия потекла через Ала в линию, откуда изначально пришла. С очень радостным
выражением лица Ал повертел мой телефон в руке, затянутой в перчатку.
– Интересно, кто бы это мог быть? – протянул он.
Не в силах больше стоять, я опустилась на пол, соскользнув
спиной вдоль стола, и подтянула к груди колени. Воздух из отдушины грел босые
ноги, но мокрые джинсы, прилипавшие к коже, казались ледяными. Я стала
фамилиаром Ала. И чего я вообще даю себе труд гонять воздух через легкие?
– Вот зачем они отбирают у тебя душу, – шепнула Кери. –
Ты не можешь убить себя, если у тебя забрали волю.
Я вытаращилась на нее, поняв только сейчас.
– Алло-о? – протянул Ал, прислоняясь к мойке, и розовый
цилиндрик телефона странно смотрелся при его старомодном изяществе. – Николас
Грегори Спарагмос! Какая радость!
Я невольно подняла голову.
– Ник? – прошептала я.
Ал длинными пальцами прикрыл микрофон и улыбнулся жеманно:
– Это твой бойфренд. Я за тебя поговорю, у тебя очень
усталый вид. – Наморщив нос, он сказал в телефон: – Ты это почувствовал, да?
Пропажа твоя вернулась, правда? – радостно спросил он. – Поосторожнее надо с
желаниями, маленький волшебник.
– Где Рэйчел? – донесся голос Ника, тонкий, с
металлическим оттенком. В нем звучал испуг, и у меня упало сердце. Я протянула
руку, хотя и знала, что Ал мне телефон не отдаст.
– А, она у моих ног, – усмехнулся Ал. – Моя, вся моя.
Она сделала ошибку, и теперь принадлежит мне. Пошли цветы на ее могилу – больше
ничего сделать ты не можешь.
Демон секунду послушал – эмоции на его лице сменяли друг
друга.
– Ну-ну, не давай обещаний, которые ты не в силах
исполнить – это так вульгарно! При сложившихся обстоятельствах я более не нуждаюсь
в фамилиаре, а потому не стану отвечать на твои жалкие призывы – не вызывай
меня. Она спасла твою душу, человечек. Да, жаль, что ты ей не сказал, как
сильно ее любишь. Очень вы, люди, глупы.
Он прервал соединение, недослушав протеста Ника, закрыл телефон
и бросил его обратно мне в сумку. Тот тут же зазвонил снова. Ал щелкнул по
нему, телефон сыграл дурацкую прощальную мелодию и отключился.
– Итак, – хлопнул в ладош и Ал, – на чем мы
остановились? Ах да. Я скоро вернусь. Очень хочу посмотреть, как это все будет
работать.
Удовлетворенно сверкнув красными глазами, он исчез с легким
движением воздуха.
– Рэйчел! – вскрикнула Кери, бросаясь ко мне.
Она вытащила меня из разорванного круга, я повисла на ней,
слишком подавленная, чтобы пытаться выбраться самой. Ал заполнит меня своей
силой, заставит меня думать его мысли, превратит меня в аккумулятор, который
будет заваривать ему чай и готовить еду. Первая беспомощная слеза скатилась у
меня из глаза, за ней другие, но у меня даже сил не было себя за это презирать.
Я знала, что мне следует плакать. Чтобы убрать Пискари, я поставила на карту
свою жизнь – и проиграла.
