– Я товарищей в беде не бросаю, – невозмутимо ответил Бурлак, глядя прямо в глаза Советнику. Я попытался его остановить, чтобы парень не наломал дров, но не успел. – Можете отдавать меня под трибунал.
Броуди открыл было рот и хотел что-то сказать, но передумал. Он вышел из-за стола, прошествовал взад-вперед по кабинету, снова уселся в кресло и принялся барабанить по столу пальцами.
– Советник, – надо было срочно выгородить бесстрашного друга, – эскадрильей истребителей была предпринята успешная попытка уничтожить прорвавшего сектор противника. Среди наших пилотов потерь нет.
– А приказы выполнять, по-вашему, не надо? – бухнул кулаком по столу Советник. – Это вам не сорок третий год!
– Мы действовали в соответствии с обстановкой, – спокойно ответил я. – А обстановка потребовала значительной корректировки выполнения поставленных задач.
Броуди помолчал, видимо, принимая какое-то решение.
– Ладно, ступайте, – ворчливо буркнул он, всем видом показывая, что не видит смысла в дальнейшем разговоре с нерадивыми детьми, и, будь его воля, с радостью надрал бы нам уши, да только высокое начальство вряд ли одобрит этот не вполне педагогичный метод воспитания.
Мы отдали честь и направились к двери, собираясь выходить.
– Кузнецов, задержитесь.
Я остановился, а Степан оглянулся и еле заметно подмигнул мне: «держись, старик».
– Присаживайтесь. – Броуди указал мне на свободное кресло из черной кожи. – Я хотел с вами поговорить кое о чем.
Когда Степан вышел, тон Броуди изменился. Говорил он теперь по-дружески, как с равным. Я не удивился. С первого дня нашего с ним знакомства не раз наблюдал за ним подобные перемены тональности с командной на житейскую и наоборот.
– Слушаю вас, Советник, – я изобразил крайнюю степень внимания к собеседнику. Всегда старался быть подальше от начальства, и к их задушевным разговорам с подчиненными относился настороженно. Был опыт.
– Как вам служится с… – Броуди помедлил, поглядывая на один из экранов, уточняя фамилию и звание немца, – обер-лейтенантом Вольфгангом Шульцем?
– Нормально.
– Я вот почему спрашиваю, – снова нахмурился Советник. – Вы с Шульцем были первенцами профессора Левина в его эксперименте. Я с самого начала опасался проявлений ненависти на национальной почве между русскими и немцами и открыто заявлял об этом на Совете. Меня не послушали. Слишком многое было поставлено на карту, а у нас не хватало людей. Единственное, чего я добился, так это подготовки раздельных групп во избежание различных стычек бывших врагов. Вы же с обер-лейтенантом быстро смогли адаптироваться в новой среде, великолепно проявили себя во время нападения на наш катер, в боевой обстановке работали слаженно. Все ваши действия, включая сегодняшний полет, были записаны, внимательнейшим образом просмотрены и проанализированы. После анализа их отослали Командору Волкову. Кстати, он достаточно лестно о вас обоих отзывался.
Я продолжал сидеть, соображая, чего от меня добивается Советник. Конечно, похвала самого Командора не могла не порадовать, но цель этой беседы оставалась пока для меня неясной.
Советник словно прочитал мои мысли:
– Вижу, вы еще не понимаете, что я пытаюсь сказать. Все очень просто. Только вы вдвоем с немцем проходите обучение в паре. Остальные группы комплектуются, как я уже сказал, отдельно. И воевать соответственно будут так же. Но ваш сегодняшний бой натолкнул меня на мысль, что, может, я не прав был, разделив группы таким образом?
– Мы же с Вольфом… – начал я, но Броуди не дал мне договорить:
– Как вы думаете, бросилось бы вам на помощь звено немецких пилотов, окажись они неподалеку? Думаю, вряд ли. Ведь за две недели не избавиться от такой лютой ненависти друг к другу. Здесь вы говорите на одном языке, одеты одинаково, у вас общие инструктора, у вас даже противник общий. Но все равно вы разные. Мы вас учим воевать, используя современное оборудование, но в головы к вам мы залезть не можем. Каждый сам для себя должен решить, насколько он готов ужиться с бывшим противником.
– От этого зависит успех в войне с чужаками и наша собственная жизнь, – вставил я.
– Конечно! – обрадованно воскликнул Броуди. – Вот я и подумываю об объединении боевых групп. О том, чтобы сделать их смешанными. Ваше мнение?
– Мне кажется, – начал я, – ведение боевых действий раздельными группами может не дать ощутимых результатов. Я сейчас имею в виду исключительно воздушные силы. У Красной Армии своя школа, у Люфтваффе своя. Но мы можем делиться опытом. К тому же смешанные звенья дадут тесную взаимосвязь между пилотами. Если жизнь немецкого пилота будет зависеть от меня, а мы в одном звене, тут мозги у любого на место быстро встанут.
Броуди внимательно слушал меня, кивая, словно я своими словами подтверждал его мысли.
– Вы осторожничаете, потому что уже были неприятные случаи?
– Ну… – помедлил Советник, прикидывая, выдавать мне лишнюю информацию или нет, но все же решился: – В числе одной партии «новоприбывших» была группа парней из СС, дивизии «Дэр Рийх».
– «Дас Райх», – поправил его я.
– Да-да, правильно. Так вот эти ребята устроили небольшую заварушку. Они оказались оголтелыми националистами, и в их случае об объединении речи не могло быть. Просто тупые скоты, разумом напомнившие мне инопланетных чужаков.
– И что с ними стало? – спросил я.
– Мы ими заткнули пару дыр на фронте, – будничным тоном ответил Броуди. – Спасибо вам, Егор, вы укрепили меня во мнении объединить группы.
Советник поднялся, показывая, что наша беседа подошла к концу. Я тоже поднялся и отдал честь.
– Желаю вам удачи!
– Спасибо, Советник.
Ежи и Вольфганг с нетерпением поджидали меня на стартовой площадке.
– Ну что? – накинулись они на меня.
– Ерунда! – отмахнулся я. – Знали бы вы нашего начальника штаба майора Петренко. Вот он с меня три шкуры бы содрал. А это так, семечки.
– Мне кажется, – задумчиво произнес Ежи, – вы все в прошлом были очень сумасшедшие люди. Но я вам завидую.
– Не завидуй, может, ты мой правнук, – ухмыльнулся Шульц.
– Не пойдет! – хохотнул Ежи. – Если бы вас не вытащили из прошлого, вы бы там погибли. А в досье сказано, что вы не женаты и детей у вас нет. И потом, мои дальние предки – поляки.
– Ежи, а про внебрачные связи ты что-нибудь слышал? – рассмеялся я.
– К тому же я бывал в Польше, – уже серьезно добавил Вольфганг.
– Ладно, проехали, – махнул я рукой. – Ты лучше малюй звездочки.
– Что делать? – не понял Ежи.
Многие слова в будущем вышли из обихода, и ребятам этого времени порою трудно было понять, о чем я говорю. Как, впрочем, и нам их иногда. Пришлось объяснять:
