Бывало, что Белую Танцовщицу не видели несколько лет кряду; бывало и так, что на одном курсе ее видело по три-четыре человека. Она стала чем-то вроде Хозяйки Медной горы – тех, кто приходился ей по душе, она одаривала ценными советами и рекомендациями, тех же, кому не благоволила, пугала чуть ли не до смерти. Особенно изощренно обошлось привидение с одним юным сердцеедом, большим ценителем женской красоты, который к третьему курсу произвел премного бед и разрушений в сердцах миловидных соучениц. Обласкав зазнавшегося ловеласа приятными словами, Белая Танцовщица подобралась к нему и поцеловала прямо в губы. Ох, каким холодным было это лобзание, не хуже каменной десницы Командора! Сердцеед оцепенел, а потом и вовсе сомлел, и его нашли только утром – он мирно сопел в девичьей раздевалке на скамеечке. Над ним посмеялись и забыли, но со временем весь курс стал свидетелем поразительных перемен, произошедших со вчерашним покорителем сердец. Он не бегал больше за юбками, он все время и силы отдавал учебе и работе над собой, а после выпуска женился на особе, внешне не примечательной.
– Чем же она тебя привлекла? – спросили у него.
– Душевными качествами, – кротко ответствовал вчерашний ловелас, ценитель женской красоты.
…Сережа припозднился и не заметил, как остался в здании один или почти один – на вахте зевал над кроссвордом охранник, ленивый мордатый парень по прозвищу Кличко. И вот тогда Сергей услышал прямо у себя над головой, на втором этаже, где размещался танцкласс, – шорох, скрип половиц, легкие шажочки… В груди стало холодно, волосы на затылке стали дыбом, но было еще и весело, как будто кто-то щекотился изнутри. Почему-то на цыпочках Сережа вышел из аудитории, в три прыжка преодолел лестницу.
– Э! – крикнул ему вслед Кличко, но Сережа только отмахнулся.
Тяжелые двойные створки дверей подались легко, без скрипа. Он вошел и притворил за собой дверь. После ярко освещенного коридора там показалось очень темно, потом глаза свыклись с мраком, и в нем стали намечаться проблески – холодное сияние полной луны; слабое мерцание далеких фонарей и рекламы; электрическое свечение окон дома. Все это отражалось в многочисленных зеркалах, легкие блики плыли по потолку и полу, так что чудилось, будто и вся комната плывет куда-то, преодолевая зыбкую границу между тьмой и светом, надеждой и отчаяньем, и единственное в ней казалось и вещественным, и несомненным – силуэт девушки в белом. В самом дальнем от Сережи, самом темном углу она замерла, будто ожидая, и нарушила молчание первая.
– Ты храбрый, – сказала она, и голос ее показался Сереже знакомым – знакомым всю жизнь. – Храбрый мальчик. Зачем пришел?
– Просто так, – ответил он, сознавая, что говорит глупость, но полагая, что это простительно – он ведь в первый раз в жизни говорил с призраком!
– Может быть, ты хочешь, чтобы я рассказала тебе о твоем будущем? Или поцеловала тебя? Или пригласить меня на танец хочешь?
– Д-да… Я приглашаю тебя. Давай потанцуем.
И зазвучала не слышная никому, кроме них, музыка. Они танцевали в темноте, они танцевали на свету, в таинственно скользящих лучах Сереже было не разглядеть лица танцовщицы, но он знал уже в сердце своем, что лицо ее прелестно, а руки теплы, как у живой. Девушка молчала, и дыхания ее не было слышно, да и какое дыхание у призрака?
– А что же будущее? – спросила она его, и Сереже пришло в голову, что привидению не терпится открыть ему тайны грядущего. Вдруг она обязана это сделать, а он не дает ей и тем причиняет страдания?
– Расскажи, – попросил он.
Ее смех прозвучал звонко и коротко, словно уронили колокольчик.
– Тебе же не хочется ничего знать, верно? Тебе кажется, жизнь твоя вошла в тупик и никто не в силах тебе помочь. Никто, и уж тем более не та женщина, которая с тобой рядом. Она красивая и страшная, таких называют роковыми, она старше тебя, и…
– Да? – машинально удивился Сережа, которому мысли о возрасте Ады не приходили в голову, а Белая Танцовщица говорила именно об Аде.
– Да. Она не может любить тебя, она играет тобой, и ты ей не пара. Ты сам это знаешь, поэтому у тебя лицо такое печальное, а глаза беспокойные. Может быть, тебе стоит забыть о своих тревогах и спокойно оглядеться по сторонам?
– И что я увижу? – спросил Сережа, принимая ее откровенную игру.
– Если посмотришь как следует, то наверняка увидишь девушку, которой ты небезразличен. Она давно глядит на тебя…
– А как ее узнаю?
– Она поцелует тебя… Вот так.
Теплые губы приблизились, прижались, огромные глаза заслонили весь мир, и в ту же секунду вспыхнул ненужный ослепительный свет, и они отпрянули друг от друга, ошеломленно моргая.
– Вы чего это тут? – проворчал воздвигшийся на пороге Кличко. – Пляшут… Я думал, тут эта, баба белая. Ну, пляшите, пляшите…
Катя – а это была, конечно же, однокурсница Катя, большеглазая, всегда чуть отстраненная, надменная, – фыркнула, проскочила мимо внушительной фигуры Кличко и опрометью кинулась вниз по лестнице, только, как сухие листья, гонимые ветром, прошуршали подошвы легчайших туфелек ее, только белым мотыльком вспорхнул подол ее белого платья. А Сергей хотел окликнуть, догнать, но не смог сойти с места, да к тому же в кармане у него назойливо завибрировал телефон. Звонила Ада, разумеется, звонила Ада! Она подарила ему эту навороченную и дорогую модель, вызвавшую интерес однокурсников и Нины Алексеевны, к счастью, в телефонах не разбирающейся.
– Только не выключай его, цветочек. Никогда, – сказала Ада, преподнося свой сюрприз, и Сереже стало тошно от ее командного тона, от небрежного жеста, которым она потрепала его по щеке, от ее взгляда, в котором нежность мешалась пополам с насмешкой, словно он был пушистым зверьком, котенком, замурзавшим мордочку молоком. – Ты меня понял?
И он кивнул, почувствовав мимолетное отвращение к себе. Но телефон был такой навороченный, и Ада в тот день казалась ему особенно эффектной, и на вечеринке, куда они потом отправились, все глазели на них с завистью, сладко шумело в голове от коктейлей, вкрадчиво подмигивали вспышки фотокамер…
Правда была в словах так ловко разыгравшей его Кати, правда, которую он знал уже давно, но только сию секунду смог осознать и принять.
Ада, разумеется, требовала, чтобы он немедленно приехал к ней, хотя предыдущую ночь они тоже провели вместе.
– Я лежу в ванне, и мне скучно, – пожаловалась она. – Мы останемся сегодня дома, никуда не пойдем…
Сережа поморщился. Это было хуже всего, что можно себе вообразить, – целый бесконечно длинный вечер и целая ночь наедине с Адой, скучающей, загадочно-угрюмой женщиной, которую он не любил, очарованность которой у него вдруг прошла, будто и не было. И он решил прибегнуть к обману. Будь его ложь чуть более сложной, Ада разгадала бы ее, но Сережа врал так по-детски!
– Прости, но я приехать не смогу. Моя родственница, ну, у которой я живу, вот она чувствует себя плохо, и мне… – Сережа сделал едва ощутимую, но нервную, перенятую его голосом у какого-то рваного танца паузу, ожидая немедленного и неизбежного разоблачения, – мне придется побыть с ней. Может, за лекарством нужно будет сбегать или врача вызвать…
