На улице демонстративно взяла его под руку. Полюбовалась своей работой при ясном солнце:
– Сойдет! Шрамы на лице украшают мужчину.
В метро на них косились. Она ждала, когда он заговорит о встрече. Не дождалась.
– Можешь как-нибудь звякнуть, сообщить о здоровье, – небрежно бросила на прощание.
– Телеграфирую медицинский бюллетень, – весело обещал он. И полетел на крыльях.
39. Бойцы вспоминают минувшие дни
Небольшой банкет в комнате: водка, хлеб, сигареты, три вчерашних хулигана и один подгримированный герой.
– Я тебе боялся удар ногой в лицо довести. Не дай Бог, думаю, нос сломаю.
– А думаешь – просто бить в лицо по мягким тканям, чтоб не повредить кости, ничего не сломать?
– Ну, если смотреть на тебя со стороны – куда как просто.
– Но ты тоже – как рванул руку из плеча – чуть не вывихнул; соображать же надо. Да – нож-то отдай.
– А разукрасили, в пор-ряде, с тебя еще полбанки! Тут не то что девушка – милиция поверит с судмедэкспертизой!
Долго и с увлечением припоминали детали:
– Можно идти на «Ленфильм» наниматься в каскадеры!
– Ну, если теперь не пригласишь на свадьбу – в самом деле отсвистим. Тем более репетиция уже состоялась!
– Еще кому вломить – давай, опыт есть!
Хохотали.
40. Неужели это конец?
Он опять не звонил – день, и другой, и третий. Конечно: у своей Кати… Та умело врачует его; такие, как она, все делают умело. Если б не она! Неужели я ревную? вот еще…
Если победа в бою завоевывает женское сердце, то врачевание ран героя растапливает женскую душу.
Ларик неукоснительно позвонил вечером на третий день.
– А раньше не мог?
– Ждал, пока вывеска подживет.
Перед кинотеатром она издали увидела его; вблизи осмотрела лицо – умело загримировано, явно чувствуется женская рука. Что ж, все ясно. А чего ты ждала, собственно?
В темноте зала она ждала его прикосновения.
На середине фильма он вдруг обеими руками крепко сжал ее руку, поднес к губам, поцеловал быстро, крепко. Прошептал на ухо:
– Прости. Я не должен был тебя приглашать. – Поднялся и, не пригибаясь, ушел по проходу.
Она сидела еще несколько минут. Дурацкое кино было непереносимо. Поднялась и ушла.
Горечь мешала дышать.
И был вечер, и было утро; дыхание ее было сбито, «свой нерв» потерян. Не умирала. Но сладко не было.
Понимала – конец. Но как-то не верилось.
41. О чем не говорят, чему не учат в школе
– Ты должна научить его всему. Ясно? Как касаться женщины и как расстегивать на ней одежду. Как снимать штаны и как ложиться рядом. Как все делать вовремя и ничего не делать не вовремя. Во всех деталях! Короче вышколишь мальчика под романтического любовника для юной девушки.
– Уж и не помню, что такое юная девушка.
– А ты постарайся.
– Не уверена, что одного сеанса хватит.
– Я тебя не ограничиваю.
– А вы уверены, что он придет, такой влюбленный?
– Это моя задача. А вот чтоб не захотел уйти – это твоя задача.
– Но он хоть действительно из себя ничего?
– Вполне. Стану я тебе урода сватать.
– Уж и не помню, что такое двадцатилетний мальчик.
– Надеюсь, хотя бы получишь удовольствие.
– То-то вы заботитесь о моих удовольствиях! А на что-нибудь более материальное тоже можно рассчитывать? Вы цены знаете?
– Я все знаю. А цены на твой курс лечения ты знаешь?
– Но это как бы по дружбе, вы говорили…
– И это тоже по дружбе. Считай, что списываю долг и открываю тебе кредит: сможешь обращаться еще, и по любому поводу.
– М-да-а, вот и пришла мне пора открывать школу… Смешная задачка… даже интересно. Откровенно говоря, я бы предпочла погасить свой долг непосредственно вам.
– Не учи дедушку кашлять.
– Но интересно: почему именно я?
– Я уважаю профессионалов.
42. Раз в жизни сбывается несбыточное
Ларик позвонил на четвертый день – поздно вечером, разумеется.
– Что это ты вдруг решил о себе напомнить?
– Просто подумал, что поступил не очень вежливо…
– Ах. Мы обретаем манеры. Вращаемся в высоких сферах. Не волнуйся, я все давно забыла.
– В общем, мы тут едем компанией на выходные в Таллинн, и я подумал, что, может быть, тебе захочется.
– Может быть. (Опять Таллинн!..)
– Так как?
– Ты прекрасно знаешь, что я никуда с тобой не поеду,
– Нет, как хочешь. Извини. Счастливо.
Пи-пи-пи – сказала трубка ей в ухо. Ну, и что делать?..
Пораньше с утра (успеть!) позвонила ему на вахту общаги:
– Что ж ты так быстро бросил трубку? – съязвила.
– Ты-ы? А мне показалось…
– Это мне показалось. Если ты на полпути поцелуешь руку и выпрыгнешь из поезда – милая перспектива.
Он засмеялся.
– Скажи сам: с тобой можно куда-нибудь ехать?
– Со стороны виднее. Не только со мной – нас пятеро. Поезд в шестнадцать десять.
– Не уверена, что смогу. В общем, идея заманчивая…
– Билет по студенческому – треха, ну, с собой двадцатку.
– А жить там где? Или блат в гостинице?
– У Володи знакомый художник, оставит мастерскую. С камином!
Вале нарисовался вечер, огонь в камине, островерхие таллиннские крыши, компания: один обязательно в старом кресле-качалке, остальные – на матрасах вдоль стен… кругом – картины, мольберты, холсты, запах красок… и художник – бородатый, в растянутом грубом свитере, дымящий трубкой. Хотелось отчаянно.
– Если к обеду не разболеюсь окончательно, – соврала, – то можно подумать… Не обещаю, но на всякий случай ждите.
– До четырех часов в зале, где кассы, – у буфета.
Он не упрашивал…
Пришлось звонить матери на работу, строить легенду о выпавшем срочно месте в двухдневной турпоездке от института, выслушивать сомнения на повышенных тонах… «В конце концов, тебе двадцать лет, ты взрослая девушка, что я могу поделать – взаперти тебя держать? – Мать что-то чуяла, и правильно чуяла… – Только позвони нам сразу, как добралась».
Ларик ждал на Варшавском вокзале, грея ладони о стакан с кофейной бурдой.
