– Спасибо большое, вроде нерв больше не беспокоит. Так что остаюсь вашим должником.
– А глушителями вы не занимаетесь?
– Оу, – Саша поднял руки, – это не по моей части. Глушители там запрещены законом, ведь честному человеку, равно как и полиции и армии, своей пальбы стесняться не надо, только для спецслужб, этого у нас даже не идет. Делают сами вообще, но вот тут, боюсь, я вам помочь не смогу.
– Да я знаю, – сказал Звягин, – так, на всякий случай.
По улице несло дивную питерскую промозглость, сумерки закручивались метлой, и, войдя в служебную проходную театра, Звягин отер с лица холодную тонкую влагу.
– Мне начальника реставрационных мастерских, – наклонился к стеклянному окошечку вахтерши, – Сыркова.
Она подняла очки от вязания:
– Местный его телефон знаете? – подвинула аппарат и протянула ему трубку. – Вроде, был у себя.
Сырков, скандинавистый шкиперюга – лысина, бородища, свитер на груди лопается, – сграбастал его, отодвинул, огладил любовно льдистыми немигающими голубыми глазами, неожиданно-опасноватыми на рыжем добром лице.
– Ну, Ленечка, – рокотнул, – с чем пожаловал? Неужто просто так?
– Здор-рово, Владлен! Имя менять не собираешься?
– Только на водку!
В начальническом закутке за мастерскими Звягин поиграл бутафорскими мечами и пистолетами. Сырков спросил о семье, пыхнул голландским табачком, похвастался очаровательным тяжелым револьверчиком, сделанным под малокалиберный патрон:
– Хочу к нему еще цельную обойму сделать, – вывалил барабан вбок.
– Слушай, сделай мне автомобильный номер.
– Чего это ты? Банк грабить собрался?
– Да нужно.
– Сделать-то несложно… А на что он тебе? Ты что, Ленечка, никак с рэкетирами связался?
– Влад – ну надо. Считай, пошутить над приятелем.
Влад пронизывал немигающе голубыми льдинками удава; рокотал:
– Забавно, Лешунька, этим я еще не занимался. Из интересу можно попробовать. А что, сам не можешь? Я объясню как, дам материалов.
– У меня так не получится. Лучше я вас лечить буду.
– А иначе уж и не будешь?
– Всяко буду, – улыбнулся Звягин, настраиваясь на его тон.
Влад выдул из легких ароматный сноп «Клана»:
– И размеры уж, поди, с собой готовы?
Звягин протянул ему бумажку с чертежиком.
– Так. Ясно… Правильно… Ну, допустим… А номер – тебе какой?
Звягин зевнул безмятежно:
– Еще не придумал. Придумаю – позвоню.
– Ладно, – обдал радушием Влад. – Уж если Звягин просит – сделаем. Лучше настоящего. Но, Леня, я надеюсь…
– И не вздумай волноваться. Мое слово!
Дома у Звягина, несмотря на его неизменную доброжелательную невозмутимость, что-то зачуяли: не то биотоки из него какие-то исходили, не то угрюмая боевая улыбка прорезалась то и дело в глубине глаз, как перископ подлодки.
– Похоже, и тебя достала действительность, – не без известной насмешки посочувствовала жена.
– Отнюдь. Я ее сам достану, – пообещал Звягин.
Вечером он достал с антресолей две коробки с фотографиями, весь семейный архив, и они втроем перебирали желтеющие реликвии кочевой биографии:
– Ой, папка! Какой ты был стройный лейтенантик, прямо смерть гимназисткам.
Документную фотографию в повседневной майорской форме Звягин сунул в карман. «Правда, петлицы десантные. Но ведь могут быть любые. Так, теперь осталось всего лишь найти хорошего художника… не столько живописца, сколько – кого надо. Ну, Таня-Танюшка, Татьяна трах Ильинична, уж не подведи, старая боевая лошадь… а то ведь повешу, на твоем же крючке от твоей же люстры и повешу, недрогнувшей рукой и на ненамыленной веревке… и хрен дознаются, вот что забавно».
– А теперь – впер-ред. хр-ромоногие! – скомандовал он офицерским рубленым рыком.
– А?! – подпрыгнула жена.
Дочка захохотала, посмотрела на часы и пошла в туалет. «А слесаришка мне, пожалуй, и не нужен. Разовый глушитель можно и из чертежной бумаги склеить… или капустной кочерыжки вырезать. Эт мы сами с усами, сообразим… Кстати, насчет усов… усы? А что, сейчас каждый третий с усами… театральный магазин, или те же мастерские… только уже не Влад, нет».
Старая боевая лошадь Ильинична сработала первой, – и то сказать, ведомство серьезное.
«Березницкий Яков Тимофеевич, г.р. 1918, прож. г. Москва, Кутузовский пр., д. 84, кв. 19, т. 243-48-70. Пер, пенс, союз. зн.».
Яшенька, значит, ибн Тимофеич. Перпенс, значит. Аж союзного значения… нерушимый республик свободных… тресь – и в дамках. Я т-тя научу родину любить. Молилась ли ты на ночь, Дездемона. Понял, Миша? – вычеркиваю.
И в подтверждение вычерка протрещала телефонная очередь:
– Леонид Борисович? – милейший тенорок. – Ну, кажется, есть то, что вам нужно. Так что заезжайте, когда вам удобно. Но лучше не откладывать.
А зачем нам откладывать? Звягин раскрыл блокнот и выбрал один из своих рабочих дней посреди недели. Вот накануне с Джахадзе или с Заможенко на этот день и махнемся, а фамилия в графике пусть останется. Билеты на «Стрелу».
…Из «Красной стрелы» он вышел отдохнувший, выспавшийся, весело-спокойный среди мрачноватого и суетного московского люда.
Клиент был на месте, это он знал, потому что вчера позвонили Березницкому, мягкий женский голосок из регистратуры его поликлиники, поинтересовались для уточнения, когда он последний раз проходил флюорографию.
Сдав сумку с кое-каким барахлишком, купленную на один раз в комиссионке, в камеру хранения, он спустился в метро и поехал на Кутузовский. Прошел по противоположной стороне мимо нужного дома, прикидывая место парковки машины. Потом поехал в Ясенево и шлялся там, пока не нашел то, что требовалось: стройку на отшибе за забором; запомнил приметы дороги, вернулся в центр, поймал за пятнашку частника и велел ехать туда, проехав сначала по Кутузовскому, а сам сверялся с картой Москвы и фиксировал путь.
После чего со вкусом и демократизмом пообедал в «Мак-Доналдсе» и отправился в кино, дабы занять время. Нервы, судя по всему, у Звягина отсутствовали напрочь.
В полутьме уже он вернулся на Ленинградский вокзал, забрал свою сумку и в туалете совершил небольшой шпионский маскарад: наклеил черные усики, натянул и приладил вороной парик и увенчал его кепарем-аэродромом. Пойдет.
На стоянке такси волновалась толпа, а в стороне нисколько не волновались таксисты. Звягин сделал жест, и шофер приоткрутил стекло:
– Куда? – с неприязненным равнодушием спросил он, не глядя.
– Шереметьево-два, – с тем же равнодушием бросил в сторону Звягин.
