Жена задернула простыню и закрыла глаза: спряталась. Она не умела так быстро применяться к неожиданным обстоятельствам.
– Та-ак, – якобы со смыслом, а на самом деле абсолютно бессмысленно произнес Володя другую сакраментальную формулу подобных ситуаций, и умолк, потому что никакого дальнейшего текста не мог придумать. Гость, если можно его так назвать, пришел ему на помощь.
– Могу в утешение рассказать анекдот, – непринужденно обратился он, разряжая своей непринужденностью обстановку. – В одесском суде слушается дело о разводе. Вопрос мужу: так почему вы все-таки разводитесь? Она меня кретином обозвала, отвечает муж. Ну, разве это веская причина, укоризненно говорит судья. Она в контексте обозвала, упорствует муж. Это как, удивляется судья. А так: прихожу я домой, а она в постели со здоровенным мужиком, увидела меня и говорит: смотри, кретин, как это делается.
В своей вполне эффектной мускулистой мужественности он встал и, сделав шаг навстречу, протянул Володе руку:
– Саша. – И, видя, что руки навстречу не протягивается, показал большой палец: – И я вот такой парень!
Жена полуистерично хихикнула и открыла глаза.
– Сука, – просипел Володя. – Совет да любовь, – пискнул он.
– Дай даме одеться, она стесняется, – сказал Саша.
– Ну что, он лучше? – яростно пропел Володя. На лице жены отразилось очевидное ему самому: конечно лучше.
– Конечно лучше, – подтвердил Саша, разведя руками, расправил плечи, выпятил грудь и бросил взгляд на себя вниз. Оглушенный Володя поведал искренне:
– Встречу – убью! – и выкатился вон, грохнув дверьми – прощальный орудийный залп над бренными останками когдатошного семейного счастья.
Внизу он прошел мимо замдиректорской машины, совершенно не имея в сознании, зачем он в этот час очутился дома и почему. Ноги двигались куда-то сами по себе, он шел на автопилоте, и заложенная программа уткнула курс в родимую, свою, спокойную шашлычную.
Под тентом излюбленной шашлычной Володя и был прихвачен с бутылкой вина (купленного у магазина за двенадцать ре) безжалостными дружинниками. Сопровождаемый в отделение, он не мог видеть на тенистой дорожке у кронверка знакомую фигуру, провожающую его холодным дальнозорким взглядом.
Следствием явился штраф и довольно позорное сообщение на работу, как нельзя более некстати.
Город, на равнодушие которого он недавно жаловался, стал выталкивать его ощутимо, как вода пробку.
– Как же я туда попаду? – спросил он Звягина. – Лет мне сорок, английский практически не знаю, инженеры моей квалификации не больно там и нужны… кто меня впустит?
– Заруби себе на носу простую истину: мы нигде никому не нужны.
– А что ж делать?
– А спроси себя: а они тебе нужны? Ясно, что ты хочешь взять. А что ты хочешь дать?
– Перед консульством толпа… и анкет-то нет, к близким родственникам по два года ждут въезда…
– Заруби вторую простую истину: чтоб ты был кому нужен – сделайся нужным. Чтоб другие были нужны тебе – при этом условии ты можешь сделаться нужным им.
– У меня нет оснований для постоянки… А отсюда на работу в какую-то фирму устроиться – как?..
– У тебя и денег нету.
– Нету. На зарплату можно купить пятнадцать долларов, да и те по закону вывезти нельзя.
– А ты пойди к американскому посольству, разбегись и стукнись головой об стенку, – посоветовал Звягин.
– И что будет? – простодушно заинтересовался Володя.
– Если пробьешь ее – окажешься на американской территории, – объяснил Звягин. Володя обиделся.
– Я не прошу никакой помощи…
– Да уж, твоим гарантом я выступать не могу. И веса в сенатской комиссии у меня недостаточно, боюсь. Что – хотел насладиться видом мира с горной вершины, да рюкзачок тяжеловат и стенка крутовата?
– Я работы не боюсь.
– Ты лямку тянуть не боишься. А автономного плавания – боишься. Не приучен. Короче – лезь в долги, иди на интенсив английского, когда устроишься – позвони. Могу кинуть адресок.
Володя устроился на курсы до удивления оперативно – и позвонил, разумеется.
– Ну – еще не придумал, как туда попасть?
– Нет…
– Ну не балда ли. Приезжай к шести в Катькин садик. – И под памятником императрице, не спрашивающей советов, как вздеть на свою немецкую голову российскую корону, он поведал несчастному советскому мышонку почтенного возраста, что всех делов – устроиться на работу в контору, которая может выписать командировку в США – и на как можно более длительный срок. При доверительных отношениях – конторе ведь это ничего не стоит.
– А на что я там буду жить? Валюты не дадут… И права работать там у меня не будет…
– Тебе Америку в бумажку завернуть, или так кушать будешь? Потолкаешься в Нью-Йорке среди наших эмигрантов, поешь супцу для бедных, поночуешь в ночлежках, схватишься за любую поганую временную работенку у мелкого хозяйчика – что-нибудь всегда подвернется. Стоишь чего-то – поднимешься. Не стоишь – ну, значит ты дерьмо, и так тебе и надо. Возвращайся обратно и ищи работу вроде прежней. Останется ли к тому времени выпивка и закуска – не обещаю.
– А что вы сами-то не едете, Леонид Борисович?
– Надоест – уеду, – пожал плечами Звягин. – Мне-то лично интересно именно здесь. Дети, правда… Посмотрим.
– А билет? Загранпаспорт нужен, а потом еще очередь на год…
– Иди продавцом в кооператив! Лови собак на шапки! Жри хлеб с водой и, копи деньги! Толкайся в очередях, собирай слухи, суй взятки, заводи связи! Ты, парень, из тех, кого в парашютный люк надо вышибать пинком под зад! О, как вы все мне надоели!..
– Кто – все?..
– Недоделки.
Кооператив помещался в нежилом подвале. Дом выглядел сущим бараком, пережившим все наводнения и пожары Санкт-Петербурга, но подвальная дверь была бронирована и поблескивала хромировкой сейфовских замков.
– Мне бы Александра Ивановича, – просительно сказал Володя, когда после долгих звонков звучно переговорили между собой запоры и усатый толстяк в грязном фартуке мрачно воззрился на него.
В Александре Ивановиче роста было два метра ровно, и кавалергардские бакенбарды его мели люстру, когда он двигался по кабинетику.
Под люстрой тосковал прохиндейского вида работяга и подвергался экзекуции.
– Запомни, – гудел Александр Иванович (а ведь ему не больше тридцати двух-трех, подумал Володя), – мнений здесь существует два: одно – мое, второе – неправильное. Понял, Борис?
– Понял, Александр Иванович, – изнывая от усердия, отвечал прохиндей.
– За испорченные оттиски вычитаю с тебя. За краски, за бумагу и за потраченное время. И премию на месяц замораживаю.
