– Любопытно, – бормотал он, – явное замедление… на последних снимках прогресс не прослеживается… и анализы на прежнем уровне? ах, даже так… Трудно сказать что-либо определенно, но в любом случае крайне любопытно. Ваше мнение, Петр Исаевич? – обратился он через плечо к бородатому гиганту.
Гигант посмотрел, пошевелил бородой, пробасил:
– Возможно, что-то недосмотрели там? – И добавил пару латинских фраз.
Профессор жестом указал ему вернуть Звягину ворох снимков и анализов, покивал Саше благосклонно, кинул назад в свиту:
– Толя, запишите; может пригодиться для статистики. Возможен обратный процесс.
И они проследовали дальше, шурша белыми халатами и тихо переговариваясь на ходу.
Через час в своем кабинете, сдвигая с полированного стола дареные цветы, профессор кратко выговорил Звягину:
– Ложь во благо у нас обычна. Но вообще ваша позиция меня несколько… удивляет. Воля к жизни, да, конечно… У нас здесь сотни больных – они что же, по-вашему, не хотят жить…
На что Звягин рассудительно отвечал:
– Всем помочь не в силах. Это не повод, чтоб не помочь одному. В конце концов у каждого – есть свои друзья, родные, свои возможности…
– Вы похожи на мальчика-фантазера, которому вздумалось опровергнуть таблицу умножения – неизвестно с чего.
– Если он не выживет, я наймусь к вам в санитарки, – предложил Звягин.
Профессор достал белоснежный платок, посморкался; согласился:
– Заметано. Санитарок у нас не хватает…
В доме Ивченко вспыхнула надежда. Возможно, это вспыхнула та соломинка, за которую хватается утопающий. Но искорка жизнелюбия и веры в чудо затлела в Сашиных глазах.
Звягин был не тот человек, чтобы упустить малейшую возможность раздуть из искры пламя – тем паче что эту искру он же и заронил. Сомнения его не одолевали – он гнул свое.
К Ивченко, вежливо испросив по телефону разрешения и отрекомендовавшись, пожаловал биолог, кандидат наук. Биолог был солиден, седоват, разглядывал Сашу с открытым и доброжелательным любопытством. Да, услышал о нем от своего друга, профессора-онколога. Да, наука еще не все знает, существуют удивительные исключения. Есть необъяснимые, поразительные случаи самоизлечения. Очевидно, дело в ломке стереотипа, в чрезвычайной мобилизации психики, что влечет за собой реализацию неведомых ресурсов организма, перенастройку клеткообразования. Он лично наблюдал средних лет мужчину: операция по поводу опухоли желудка закончилась ничем – разрезали, посмотрели и зашили, выписали умирать. Мужчина уехал в деревню и сгинул. Через год его разыскали открыткой – вызовом в диспансер: строго говоря, вызов был формальный, были уверены в его смерти, но – учет есть учет… Ко всеобщему изумлению, больной явился на собственных ногах и вид имел цветущий. Рентген и анализы показали полное отсутствие каких-либо болезней. На расспросы, как это стряслось, мужик пожимал плечами, счастливо хмыкал, и рассказывал, что плюнул на все, всем все простил, отказался от всех надежд, тревог и амбиций, – жил в деревне, собирал по утрам землянику, пил парное молоко и даже работал на сенокосе – чтоб не очень скучно было. Вот так-с… С тех пор минуло лет десять, мужик хозяйствует в деревне, записался колхозником, семья переехала к нему: он совершенно счастлив и здоров, ни на что не жалуется…
Биолог пил чай с вареньем, интересовался Сашиной биографией: спрашивал, не произошло ли с ним чего-нибудь необычайного в последние недели или даже дни. Ответы заносил в тетрадку: он набирал статистику для докторской диссертации, где анализировал переломы в развитии злокачественных опухолей под влиянием стрессов и смены фенотипа, то есть окружающей среды. Просил раз в неделю звонить ему и информировать о ходе дел.
Звягин, услышав от Саши о визите, изобразил гнев и велел всех биологов и прочих любознательных ученых гнать в три шеи, а в крайнем случае подарить им десяток морских свинок из зоомагазина. Но к идее уехать куда-нибудь и сменить образ жизни отнесся одобрительно:
– Первый шаг сделан! сделан! – рубил он кулаком. – И – вы видите? сдвиг налицо! Значит – возможно! возможно!
Его слушали – с горящими глазами, бледнея от надежд…
– Не останавливаться! только не останавливаться!! – вбивал Звягин. – Каждый день, каждый час – шаг вперед, к цели, к победе! Развить успех, развить, это еще не победа – но это предвестие победы, это краешек ее возможности – за этот краешек надо ухватиться зубами, когтями, изо всех сил, и тащить, тащить!! Высоты боишься? – неожиданно спросил он Сашу.
Тот от неожиданности растерялся, поморгал. Сознался:
– Боюсь…
– Ты ничего больше не боишься! – закричал Звягин. – Отбоялся, хватит! В среду поедешь со мной – будешь прыгать с парашютом, с высоты в километр, чтоб небо с овчинку показалось, чтоб сердце ухнуло от страха, когда встаешь в дверце над свистящей бездной – и шагнешь вниз – и полетишь в пустоту! Вот так надо жить – остро, опасно, на полную катушку, испытывая новое, неизведанное, пьянящее! Совершать то, о чем всегда мечтал – здесь и сейчас, – вот что такое жить! Идти навстречу тому, чего боишься больше всего на свете, – и побеждать! – вот что такое жить! Испытывать себя на прочность в самых острых ситуациях – и выходить из них обновленным, счастливым своей силой и пережитым чувством – вот что такое жить!
(Вечером жена не выдержала, упрекнула:
– В своих странных увлечениях ты бываешь слишком жесток. А если он что-нибудь сломает? И зачем ему теперь сутки волноваться? Мог не предупреждать, а – сразу…
– Я еле начальника аэроклуба уломал, а теперь ты то же самое повторяешь, – грустно сказал Звягин. – Клин-то клином вышибают. Пусть трясется. Нужны сильнодействующие средства. Чтоб обмочился со страху – а потом запел от радости. Не могу же я его отправить замерзать в Антарктиду или спасаться из кораблекрушения. А в аэроклубе у меня все свои, я договорился.)
Среда выдалась пронзительно-ясной. На краю летного поля, где сквозь пожухшую прошлогоднюю траву пробивалась зелень, механики гоняли мотор «Яка». В парашютном классе семнадцатилетние ребята укладывали на длиннейших столах красные парашюты.
– Мой личный практикант, – представил Звягин, хлопая Сашу по плечу.
Начальник аэроклуба, отставной полковник, с неудовольствием посмотрел на значок-парашют с жетоном «350», демонстративно поблескивающий на светло-сером Звягинском пиджаке. Перевел беспомощный взгляд на фотографию на стене своего кабинета – Галлай среди первого отряда космонавтов, с дарственной надписью, – как будто прославленный испытатель Марк Галлай, успешно выходивший из любых передряг в воздухе, мог помочь ему сейчас на земле.
– Официально разрешить не могу… – страдая, сказал он.
– У меня есть удостоверение инструктора по парашютному спорту или нет? – удивился Звягин. – Я числюсь в вашем активе?
– Ты можешь прыгать… Я дал команду.
– Спасибо. А обо всем остальном вы ничего не знаете.
