Ладно, давай, Максимум, получай свой санаторий, пользуйся, коли тебе подфартило. Недолго тебе осталось радоваться. Я тут поджидаю тебя, от меня не уйдешь, не надейся.
Ненависть овладела всем его существом, скрутила ему кишки, и он почувствовал, как превращается в волка, как вытягивается у него морда, как плечи сходятся вперед. Он смотрит, как грубые волосы покрывают его руки, а из-под ногтей стремительно отрастают здоровенные когти. Боже, как бы ему хотелось вонзить их в совершенное лицо Макс. Выцарапать глаза, порвать щеки, разодрать рот.
Затмевая ему солнце, его душит дикая слепая злоба. Сам того не замечая, он вонзает клыки в собственную руку. Сжав челюсти, ждет приступа боли. Наконец, задыхаясь, с красной от крови пастью и онемевшей рукой он разжимает челюсти. Так-то лучше…
Часть 2
Тюрьма или рай
22
Знаешь, дорогой читатель, сколько спален у Анны в ее «старой ферме»? Семь! Одна для нее, и каждому из нас шестерых по собственной спальне. А сколько ванн? Целых пять. Пять ванн, и все в одном доме!
— Макс, — Газман стучит в дверь моей спальни. Волосы у меня уже мокрые после блаженно-долгого и блаженно-горячего душа. — Можно мне во дворе погулять?
— Вот это да! Я и забыла, какого ты цвета. Думала, веселенького серенького цвета грязи.
Газ смеется:
— Считай, что это был камуфляж. Можно мне на улицу?
— Ага, только давай подождем остальных. Пойдем все вместе. Игги надо ориентиры какие-нибудь дать.
Наконец мы все готовы. Отправившись на экскурсию, обозреваем окрестности и обнаруживаем вокруг много всего интересного.
— А что там? — любопытствует Надж. — Ангар для самолета?
За рощицей в стороне от дома спряталось большое красное кирпичное строение.
— Это амбар, — говорит Клык. Он пошел с нами, но я за ним присматриваю. Коли он снова сникнет, я его тут же отправлю обратно в дом.
— Амбар с животными? — встрепенулась Ангел.
В этот момент Тотал залаял, как будто взял чей-то след.
— Похоже на то, — я хватаю пса в охапку. — Послушай меня, Тотал. Здесь лаять нельзя. Того и гляди, напугаешь кого-нибудь.
Он, кажется, обиделся, но, пока я держу его на руках, сидит молча.
— Вот тот, первый с краю, его зовут Шугар, — Анна, показав нам наши комнаты, дала нам полную свободу, но здесь, видно, решила представить нас своим питомцам.
Мы стоим перед открытой дверью сарая и рассматриваем светло-серую лошадь, которая повернулась к нам и созерцает нас с интересом.
— Шугар, ты настоящая красавица, — шепчет в восторге Надж.
— Она большая, — кажется, для Газмана «большой» означает «красивый».
— Большая и очень ласковая. Я поэтому и назвала ее Шугар.
[2]
— Анна открывает коробку и достает из нее морковку. Вручив морковку Надж, она кивает в сторону лошади:
— Ты дай ей, не бойся, она морковку любит. Вытяни вот так ладошку и положи на нее морковку, она сама ее возьмет.
Надж опасливо делает шаг вперед. Вот тебе и героиня: легким ударом может мужчине ребро сломать, а при виде лошади дрожит, как осиновый лист.
Шугар аккуратно, одними губами взяла у нее с руки морковку и довольно ею хрупает.
Надж расцветает счастливой улыбкой, а у меня застрял ком в горле. Мы — как городские дети-лишенцы, вывезенные на село службой социальной опеки и впервые в жизни оказавшиеся на свежем воздухе и на природе.
— У вас, друзья, есть еще полчаса. Обед в шесть, — и Анна направляется к дому, оставив нас одних.
Против воли при слове «обед» представляю себе, как стол ломится от еды. Она ведь знает про наш аппетит.
Все это замечательно. Но где же ловушка? Я же знаю, без ловушек дело никогда не обходится.
23
— Ништяк! — Газман, кажется, мысленно уже влез в пруд.
Пруд этот размером с футбольное поле, а по берегу в хорошо продуманном беспорядке разбросаны камни и посажен рогоз и лилейник.
У меня лично пруд вызывает подозрения. А ну как восстанет из его глубин какое-нибудь пруднесское чудовище. Понимаю, дорогой читатель, что ты сейчас напомнишь мне про мою глубокую паранойю, но вся эта идиллия мне как-то подозрительна. Вот смотри, например, моя спальня. Очаровательная! Что я знаю такое, что можно назвать этим словом? Ничего! За всю мою жизнь мне и в голову не пришло его употребить.
А здесь, вот тебе здрасьте пожалуйста. И спальня очаровательная, и пруд очаровательный, и что там еще окажется очаровательным. Сдается мне, что это какой-то новый тест на мою долю выпал.
— Газ, у нас сейчас времени нет купаться, — я старательно прижимаю к ногтю свои нарастающие страхи. — Давай подождем до завтра.
— Здесь так красиво! — Надж не может оторвать взгляда от мягких холмов, за которыми я вижу новые опасности, от темнеющего в сумерках сада, скрывающего от меня свои черные секреты, от пруда (мою тираду о пруде, дорогой читатель, смотри выше), от бегущего в пруд булькающего ручейка. — Здесь настоящий Эдем.
— Вот-вот, — бормочу я себе под нос, — в Эдеме-то тоже все куда как прекрасно закончилось.
— Смотрите, там еще другие животные есть, — Ангел тянет меня за руку обратно в амбар.
Без всякого сомнения, там найдутся еще какие-нибудь чистопородные, в образцовом порядке проживающие в своих образцовых вольерах, обитых веселеньким ситчиком.
— Ладно, заглянем туда на обратном пути к дому. Не знаю как вы, а я до смерти проголодалась.
Обернувшись на Клыка, вижу, что он слегка побледнел. Надо попробовать после обеда уложить его в один из подозрительно комфортабельных шезлонгов около страшно уютного камина.
— Овечки! — восторженно верещит Ангел, завидев пушистый комочек коричневой шерсти.
— Анна у нас, оказывается, любительница домашних животных, — Клык идет следом за Ангелом и, видно, не может сдержать иронии. — Лошади, овцы, козы. Куры, поросята…
— Ага, интересно, кто сегодня на обед?
Он широко улыбается мне. Такая улыбка у него на вес золота — может, раз в год увидишь и целый год помнить будешь. У меня от радости и смущения к щекам приливает кровь, и я ускоряю шаг.
— Смотрите, поросята! Иг, иди сюда! — Газман проводит рукой Игги по затылку маленького коричневого поросенка, и Игги, расхрабрившись, чешет его между ушей, вызвав потоки оглушительного, счастливого поросячьего визга.
У меня перед глазами встают вызывающие обильное слюноотделение картинки подкопченного бекона, а Газман мечтает:
— Поросята такие счастливые, никого не волнует, чистые они или грязные, и никто не говорит им, что они живут в свинарнике.
