Слезы как-то сами выступили в уголках глаз. Это несправедливо! В конце концов, она ничего не знала. А Брэдли сам виноват – он же нарушил все эти Уложения и навлек на Магус беду. Она всего лишь хотела освободить бедных зверей. Ну и подложить небольшую свинью дрессировщику, конечно. За это же не судят!
К тринадцати годам Дженнифер Далфин поняла, что преобладающее большинство взрослых – инопланетяне. Мир с самого младенчества поделился для нее на две неравные части – обитатели цирка и публика. Публика состояла из взрослых и детей – растрепанных и причесанных, в аккуратных костюмчиках и платьицах, но все они были «не из цирка». Взрослые инопланетяне приводили своих деток-инопланетенышей, чтобы развлекаться, а потом исчезали навсегда. Но самым главным инопланетянином была миссис Томпсон из отдела семейного образования. Жаль, что она не исчезала, а с завидной регулярностью появлялась в жизни Дженни. Обитатели цирка «Магус» с самого детства относились к ней, как к равной. Никто не делал ей поблажек, когда не удавался очередной трюк, никто не разговаривал с ней, как с несмышленышем. Взрослые в цирке были заняты своими делами и не уделяли слишком много внимания воспитанию детей. Если ребенок хочет, чтобы его заметили, – пусть выйдет на манеж и покажет, что умеет.
Дженни Далфин выросла на редкость самостоятельным ребенком. Конечно, ей влетало за шалости – да еще как, но наказывать Дженни Далфин было все равно, что бить по баскетбольному мячу. Лупишь по нему, а он еще веселее скачет.
И в самые плохие моменты, рыдая в подушку от ужасных несправедливостей, девушка знала, что никто из цирка «Магус» не причинит ей вреда. Потому что они были «одной крови», они были цирковые. Она всегда чувствовала потаенную связь, соединяющую цирковое сообщество. И, конечно, знала, что Марко всегда сможет понять ее – какой бы проступок она ни совершила. Он часто был суров и не часто был ласков. Но он был ее семьей.
Теперь все изменилось.
Поддержка, которую она всегда находила в насмешливых глазах Эдварда, спокойном взгляде Людвига или Эвелины и, главное, в холодных зеленых глазах Марко Франчелли, ее приемного деда, вчера исчезла. Дед вчера с ней не стал разговаривать. Сказал, чтобы она не волновалась и что все обойдется. И отправил спать. А как обойдется? Что такое Совет Магуса? Какое наказание ей может грозить? Под ногами пропало что-то важнее земли, то, что на самом деле давало ей силы стоять. И поэтому она не могла заставить себя подняться с кровати.
«Я здесь умру, – равнодушно подумала она, ковыряя пальцем черный завиток узора на ковре, – прямо в кровати заму-му-муфицируюсь. И меня обмотают бинтами и положат в саркофаг. Хотя можно и не обматывать, а оставить одеяло. Возведут пирамиду. Надо проследить, чтобы внутрь положили всю мою одежду, особенно те новые сапожки, которые я еще не успела поносить. Жертв не надо, я не жадная, и в пирамиде мне будет тихо и спокойно. Ведь мертвым нестрашно и не больно ни капельки».
Мысли ее приобрели печальный и возвышенный оттенок и величаво потекли, точно воды Стикса, реки мертвых. Девушка расслабилась, рука ее упала, дыхание замедлилось, стало тише, еще тише, уже почти неуловимо. Еще немного, и начнется процесс «мумуфикации», томно подумалось девушке, еще чуть-чуть…
– Вставай, Спящая красавица… У нас мало времени.
Дженни распахнула глаза, несколько секунд лежала, напряженно разглядывая ковер, потом рывком села. Разбуженный львенок выкатился из-под одеяла и потянулся, широко зевая. Вот ведь беспечная тварюшка – живет и горя себе не знает, не заботит его ничего, и не ведает он, что скоро будет решаться их общая судьба.
Львенок встал и прошелся по одеялу. Пушинка, выбившаяся из подушки, пересекла линию его взгляда, и он одним движением припечатал ее лапой. Куснул, фыркнул и небрежно откинул. Девушка поневоле улыбнулась.
– Мороз спал, солнце, около нуля, – сообщил фокусник, поглядывая на нее. – Судя по всему, химера ослабела. Видимо, Брэдли сильно ее потрепал, раз она отпустила Калеба.
Девушка приняла информацию к сведению. Молчала, пила кофе, смотрела в окно.
– Роджер без изменений, – продолжил Марко. – А Калебу полегчало. Он встал на ноги. Правда, ничего после своего похищения не помнит. Зато хорошо помнит все, что было до. Думаю, будет свидетельствовать против тебя.
Дженни склонилась над пустой чашкой, разглядывая темный осадок на дне. Марко варил только натуральный кофе, уверяя Дженни, что растворимый изобрел дьявол. Кроме кофе, он, правда, мало что делал на кухне. Они обходились готовыми обедами.
– Будет трудно. Кусачек у Брэдли нет. И одних слов Калеба недостаточно. Но у нас фосса, и это доказательство куда весомей. Можно соврать, что ты нашла ее замерзающую где-нибудь под вагончиком…
Фокусник замолчал, но Дженни даже не пошевелилась. На такой простой педагогический трюк ее не поймать. Чтобы дед согласился на прямую и явную ложь, даже ради спасения внучки? Да скорее земля в другую сторону вертеться начнет. Фокусник, видя, что она не реагирует, более жестким тоном продолжил:
– Но мы так не сделаем…
«Конечно, – горько заметила она. – Разве можно согласиться на ложь? На малюсенькую хитрость ради единственной внучки. Никто меня не любит. Вот будь я ему родня по крови, он бы в лепешку разбился бы!»
– Картину того, что произошло, восстановить легко. Тем более для Уильяма. Он Властный… ты пока не знаешь, что это такое. Но поверь, он сможет выяснить, что ты похитила фоссу. Но пока мы будем разбираться, уйдет время. Брэдли нужно спасать. Он слабеет с каждой минутой. Даже если мы вернем его дыхание, ему понадобится экстренная медицинская помощь. Поэтому…
«Брэдли надо спасать. А меня не надо?!»
Дед замолчал, очевидно раздумывая, как бы мягче сказать следующую фразу, и Дженни сжалась.
«Не надо, не продолжай!»
– Тебе лучше во всем признаться, – сказал Марко.
Девушка не выдержала.
– Если бы я была тебе родной, ты бы так никогда не сказал!
Марко окаменел.
Дженни бросилась к кровати, выхватила скомканную одежду, начала остервенело одеваться.
– Дженни… – Она не узнала голос деда – тихий и хриплый.
– Ты никогда не любил меня! Я для тебя… – она задохнулась, не в силах подобрать слов. Черная ярость жгла ее изнутри, шла горлом, она не могла ее сдержать. – Почему ты меня не отдал в приют, Марко?!
Она схватила львенка – тот жалобно мяукнул, и девушка со злобой встряхнула его так, что у бедного зверька лязгнули зубы.
– Зачем я тебе?! – Девушка пинком распахнула дверь и выскочила наружу. Талый воздух объял ее, весеннее солнце обрушило свой прозрачный ликующий свет, но перед глазами Дженни стояла тьма. Рукав пальто болтался за спиной, как сломанное крыло раненой птицы, под мышкой задушенно пищал фоссеныш.
– Я иду на суд, Марко Франчелли. Не надо меня провожать.
Франчелли сидел у стола, стиснув в ладони у сердца белую шерсть свитера. Минутная стрелка часов прошла отметку сорок пять минут, затем пятьдесят и приблизилась к пятидесяти пяти. До начала Совета оставалось пять минут. Франчелли, наконец, разжал руку, и она бессильно опустилась на стол. Он встал, по-стариковски бережно опираясь о край стола, и тихо закрыл дверь. А затем начал неспешно убирать посуду: собрал все чашки, поставил их в раковину, туда отправил блюдца, потянулся за моющим средством, но передумал и вернулся к столу. Он двигался скованно и осторожно, как человек, который боится разбудить острую боль, дремавшую внутри тела, и успокаивает себя привычным ритуалом уборки.
